Чем более сложным становится мир, тем более важную роль начинают играть вопросы национальной безопасности. Одной из главных составляющих национальной безопасности является культурная среда общества. Культура, согласно каноническому определению, «представляет собой сферу моральных, религиозных, политических, философских и технологических ценностей, которые позволяют человеку «очеловечить» самого себя, то есть избежать тирании природного состояния». Она является некой «картой, которая ведет нас в наших отношениях с нашим окружением и с другими людьми». Важнейшим фактором, влияющим на общество, всегда являлась политика. Но какие общественные отношения постулируются сегодняшней политикой?
Центральной точкой политического дискурса, начиная с 1990-х годов, является концепция идентичности (с английского — Identity Politics). Концепция идентичности отдает предпочтение методу идентификации различных социальных групп, против которых имело место угнетение. Прежде они включали в себя только расовые меньшинства (такие, как чернокожие) или гендерные группы (такие, как женщины). Борьба за права секс-меньшинств также строится на основах концепции идентичности. Угнетенные слои общества формируют неправительственные организации (НПО), которые начинают лоббировать тему своего угнетения для получения административных и законодательных ресурсов. Это приводит к довольно существенным изменениям внутри общества.
Первое, что происходит, — это создается и поддерживается «культура жертвы». Так как нарратив концепции идентичности исходит из того, что все социальные группы потенциально — угнетенные жертвы. Единственное решение — полагаться на помощь более сильного субъекта: НПО или государства. Но единственное «оружие» государства против угнетения — это изменение юридических основ. А юридический механизм регулирования культурных вопросов в пользу одной социальной группы всегда воспринимается другой группой как ограничение ее прав, которое опять-таки можно воспринимать как угнетение. Создается порочный круг, в котором все постоянно ощущают себя жертвами. Именно так формируется культура жертвы. А сами члены социальных групп начинают верить, что они чересчур слабые, маргинализированные и угнетенные.
Далее этот подход приводит к раздроблению общества. Политические и административные ресурсы, за которые идет борьба угнетенных меньшинств, выступают в роли поведенческого стимула. Природа этого стимула заключается в том, что всегда будет поощряться разделение игроков, а не объединение.
Другое изменение общества — это возвращение племенного мышления. Главный определяющий фактор социального самосознания переключается с вопроса «какое будущее вы хотите построить?» на «история и наследие, к которому мы принадлежим». Такое самосознание определяется племенным мышлением, которое рассматривает всех «чужих», не принадлежащих к его малой группе, как потенциальных врагов и угрозу — тех, кто оспаривает причитающуюся ему награду от государства. Взаимопонимание или уважение других в такой культурной обстановке становится невозможным.
Такие тенденции можно увидеть даже на примере немецких вооруженных сил — бундесвера. Бундесвер — довольно неожиданный, казалось бы, но притом весьма яркий пример проявления этих тенденций. Главной проблемой бундесвера является отсутствие ясной идеи своей идентичности, что обусловлено специфической («криминальной») историей вермахта — вооруженных сил нацистской Германии. До сих пор, несмотря на проведенную в послевоенные годы «денацификацию» сознания немцев, солдаты в бундесвере рассматривают нацистских военнослужащих как идеал воинской славы. Попытки правительства решить эту проблему при помощи принятия нескольких Положений о традициях бундесвера (в 1963, 1982 и 2017 годах), не достигли результата.
Одновременно бундесвер стал объектом обширных юридических реформ для обеспечения гендерного равенства. Так, начиная с 2001 года, решением высшей юридической инстанции — Европейского суда — бундесвер впервые начал принимать женщин в свои ряды. Все партии, за исключением немногочисленных либералов (Свободной демократической партии Германии), были против этого решения.
Такое юридическое решение применительно к культурной проблеме не оказало большого положительного влияния на культурную среду внутри бундесвера. Многие женщины, начавшие работать в бундесвере, стали объектом дискриминации. Согласно исследованию, проводимому Офисом военно-исторических исследований бундесвера с 2014 года, около половины женщин столкнулись с сексуальными оскорблениями. Согласно исследованию Герхарда Кюммеля (2014 г.), число солдат, полагающих, что бундесвер изменился к худшему после попытки интеграции, увеличилось с 52 % в 2001 году до 57 % в 2011 году, и тенденция продолжает усиливаться.
А коль скоро женщины — угнетенное меньшинство, германскому государству пришлось ввести закон о предпочтительном отношении к женщинам. В 2005 году германское правительство приняло закон об обеспечении равенства мужчин и женщин в бундесвере, что, опять же, является бессмысленной попыткой законодательного решения культурной проблемы. Одна из крупных германских левоглобалистских газет Frankfurter Allgemeine Zeitung — FAZ поспешила назвать весь бундесвер «жертвой постоянных реформ».
Закон о гендерном равенстве в бундесвере дает женщинам много преимуществ, по существу, гарантируя им возможность найма, повышая их шансы на продвижение по службе, в добавление к получению большего числа возможностей для прохождения дальнейших тренингов и образования. Это сделано, чтобы компенсировать угнетение, с которым могут столкнуться женщины, оставаясь абсолютным меньшинством. До тех пор пока в бундесвере не будет достигнута квота 15 % женщин, эти преимущества установлены законодательно.
Кроме этого, физическое тестирование для женщин было снижено из-за объективных биологических различий, несмотря на то, что в экстремальных ситуациях всё равно, какого пола солдаты. Это уже оказало отрицательное влияние на мораль солдат. К тому же все большая часть бундесвера убеждена, что это снижает общий потенциал вооруженных сил, что фиксирует тот же Г. Кюммель.
По данным следующего исследования этого автора (2015 года), такой подход также приводит к существенному раздроблению общества. Мужчины начинают считать себя жертвами закона вместо того, чтобы внутренне поддержать изменения. Для решения ситуации необходимы диалог и взаимоуважение, а главное — доверие. Но именно этого всего нет, так как и женщины-солдаты, и мужчины-солдаты ощущают себя жертвами.
Легко понять, как такая культурная среда бундесвера способствует «овнутреннию» чувства жертвы военнослужащими. Есть еще и другая проблема, связанная с чувством жертвы, — радикализация сознания. Когда культура жертв в значительной степени усвоена внутри, люди реагируют принятием более радикальных взглядов, прежде им несвойственных. И это тоже видно в возрастании крайне правого экстремизма по всему бундесверу.
Тут важно проанализировать связь между подъемом крайне правого экстремизма в любых группах и «культурой жертв» как таковой. Эта связь обусловлена стремлением жертвы переложить ответственность на других. Если жертвы слабы, маргинализованы и угнетены, то потребность найти спасителя, некоего фюрера, становится невероятно сильной. И действительно, общепризнано, что культура жертв царила в радикально правых движениях после Второй мировой войны и даже до нее.
Один из исследователей политики идентичности, профессор социологии, автор 17 книг, Франк Фуреди указывает, что политизация идентичности началась в конце XVIII столетия как контрпросветительское движение, которое, в основном, включало крайне правые группы. Немецкие нацисты этот подход «всего лишь» довели до предела. Он пишет: «В межвоенную эру контрпросвещение сосредотачивается на национальной идентичности, доведенной до предельной формы германскими нацистами. Это означало, что антиуниверсалистская политика обособления стала связанной с расизмом и, в конечном счете, с Холокостом». То есть, по сути, утверждает, что крайние формы политики идентичности в результате привели к Холокосту. Согласно данному автору, политика идентичности потеряла популярность из-за ужасов Второй мировой войны. Но уже через 20 лет после войны «Новые левые» подхватили политизацию идентичности, связанной с принадлежностью к социальным группам. И, как мы уже говорили, сегодняшний подход в основном базируется на успехе этих же «Новых левых». То есть дело не в «правизне» или «левизне», а в самом принципе обособления, закладывающем последующий рост агрессии.
Германские нацисты верили в то, что они — вершина творения, и в то же время они были постоянной жертвой какого-то очередного еврейского заговора, что, в конце концов, вылилось в Холокост. Быть жертвой любого заговора есть ни что иное, как глубокое овнутрение культуры жертвы. Поэтому неудивительно, что мы можем наблюдать сильный подъем неонацистских настроений в бундесвере, что постоянно и буднично констатируют, например, в новостях такого специального издания, как «Немецкая информационная агентура» (DPA). Заметим, число праворадикалов может в гражданской среде быть даже выше, чем в бундесвере, но и там, и там в современной Германии их полно. А то, что нацистские традиции в военизированной среде цветут на особо плодородной почве, вряд ли стоит доказывать.
И это величайшая опасность для любого демократического общества. Если политизация идентичности в крайней форме исторически привела к возникновению нацистской Германии и Холокосту, то какие меры приняты сегодня для противодействия культурному влиянию подобного подхода? И достаточно ли их хотя бы отдаленно? Как вообще культурная среда, способствующая виктимизации, разделению и маргинализации, может противодействовать таким тенденциям?
Культурная политика — очень важный инструмент. А серьезное отношение к национальной безопасности просто обязано прекратить ту политизацию идентичностей, которая является сегодняшним мейнстримом. Необходим серьезный анализ процессов, запущенных виктимизацией, и какое-то принципиально иное, чем доминирующее сейчас, решение проблемы угнетения в обществах.
Тони Зиверт