Изображение: Петр Данилов © ИА Красная Весна Евгения Амосова
Евгения Амосова: Хотела про умное начать, но сейчас просто не могу не отреагировать на всё, что происходило. Юрий Попов сравнил нашу работу с ликвидацией безграмотности.
Мария Рачиевна, в каком-то видео вы рассказывали о соседнем колхозе, где сначала были поля, а после 1991 года всё заросло лесом…
Когда я смотрю на нынешнюю ситуацию, у меня складывается подобное ощущение. У нас же у всех повальная грамотность, все умеют писать ― посты пишут в социальных сетях, не останавливаясь. Только это всё ― как эти поля, заросшие деревьями. Для того чтобы пробиться к сути, их надо корчевать заново. И в этом смысле сейчас, наверное, тяжелее, чем было проводить ликвидацию безграмотности сто лет назад.
Я вспомнила сейчас, что, по-моему, Сергей Ервандович на III съезде РВС, который был в Театре эстрады, отвечая на вопрос корреспондента, что нам делать с образованием, сказал, что нужно сесть и медленно читать русскую классическую литературу.
Абсолютно согласна!
И это именно то, что мы сейчас пытаемся делать. Причем именно русскую классическую литературу, не «Архипелаг ГУЛАГ». Ну и что, что нас мало. Знаете, это как «на Солярисе стали появляться острова». Если они стали появляться, то мне кажется, что какое-то движение пойдет.
Ввиду того, что мы занимаемся словом, я позволю себе прочесть вам кусок из словарной статьи Владимира Викторовича Колесова, профессора Ленинградского (Санкт-Петербургского) университета, филолога и философа. Он, к сожалению, недавно скончался. Последний труд его жизни ― это двухтомник «Словарь русской ментальности». Он занимался этим всю жизнь. Я имела честь работать с его ученицей. Я зачту вам, как он дает концепт слова.
«Слово ― дар речи, способствующий передаче и оформлению чувства, мысли и желания с помощью родного языка».
«Основной концепт славянской культуры, давший название и народу „слов“, „слав-яне“, ― в отличие от иноземцев». Иноземцы, не знакомые со славянским словом, отсюда немцы ― «немые», со славянским словом не знакомые ― сначала были все, кто по-славянски не говорил.
Дальше происходит наложение христианской культуры, с присущей ей многозначностью и неустойчивостью, и она усиливает идеологический смысл славянского термина «слово».
То есть «слово» ― это и конкретная лексема ― отдельное слово со своим значением, и слово с его грамматическими признаками в тексте, и обет (мы говорим «дать обет», «дать слово», «связан словом»), и речь («мне дали слово», «я держу перед вами слово»), и проповедь («сказать слово», «произнести слово»), и беседа, и колдовство («знает слово»). И философское представление о воплощенном единстве чувства, мысли и духа, воплощенное в важном деле.
Еще раз вот финальное: «Философское представление о воплощенном единстве (триединстве у нас в православии) чувства, мысли и духа, воплощенное в важном деле (слова и дела)».
Я не филолог, я учу быть артистами юные дарования, которые зачем-то к этому рвутся, но у нас цивилизация логоцентричная, словоцентричная. У нас убей слово или замени его содержание на другое ― звучать будет почти так же, а пониматься будет по-другому. Нацизм ― это плохо, а фашизм, сегодня говорили, это вовсе не нацизм, это совсем другое. Замени содержание ― не надо никаких бомб, ничего не надо ― наши дети, внуки, правнуки будут иноземцы. Они будут разговаривать на том же языке, но это будут другие люди, просто проживающие на этой территории. И тогда нас можно взять голыми руками.
Я глубоко убеждена, что всё, что мы можем сделать, мы можем сделать через слово. «Стиснув зубы, учимся у врага». Они нам навязали всякую дистанционную ерунду и цифровизацию, но мы можем это тоже использовать как инструмент. Что, собственно, мы и сделали.
Дипломанты конкурса из города Бендеры
Расскажу о том, как мы стали работать с ЛНР, с городами Красный Луч, Штергрес, Петровская, Свердловск (они не отдали свои названия, в отличие от нас) ― и как мы перешли сюда.
В городе Красный Луч есть школа № 10 (Юра Попов рассказывал, как он туда ездил), которая в советское время носила имя Пушкина.
Я родом с Украины, из города Винницы, но так получилось, что во мне ни капли украинской крови: русская мама из Горького приехала с первым мужем, отец ― еврей, там черта оседлости, и так получилось. Я оттуда в восемнадцать лет уехала учиться в Горький, а моя русская мама осталась. Поэтому я всё время ездила на Украину сначала на каникулы, потом в отпуск и так далее. И всю картину наблюдала.
Наши власть предержащие любят действовать по принципу: «А деньги? Не вижу, где здесь деньги». На Украине это отработало как надо: они отдали всё, где нет реальных денег, то есть быстрой прибыли: попилил станки на металлолом, сдал и деньги сразу получил. То есть культуру, образование, науку, искусство они сразу отдали представителям Западной Украины. Потому что там нет денег. Вот и появились сразу же те учебники, о которых говорила Ирина Яковлевна Медведева.
Плохо детские книжки цитировать, но у меня в связи с этим возник такой образ. У Кира Булычева есть про приключения Алисы Селезневой, и в том числе есть книжка «Шкатулка пиратской мамаши», где события происходят на планете Брастак. Там планету захватили пираты. Но как они ее захватили? У пиратской мамаши была шкатулка, в которую человек вставал и уменьшался до размеров ногтя. Вот она всю свою банду пиратов в эту шкатулку сложила, потом ее сын Крыс ездил по всей планете с этой шкатулкой и везде оставлял по нескольку пиратов. И в один момент они вышли все из укрытия и захватили планету. Это было, по ощущениям, так же: раз ― и они появились все. Потому что они всю дорогу работали там.
Юра всё-таки вырос на Восточной Украине, я выросла в Центральной. Да, Винница была столицей Петлюры, и какое-то время Винницкая область была границей Советского Союза. То есть она всегда была с этой стороны, но такая вот… И поэтому всё свое советское детство я слышала про бандеровцев и прекрасно про них знала. И людей, пострадавших от них, знала, и людей, убитых в Виннице в последние дни перед освобождением Красной Армией, знала. Я училась в школе имени Героя Советского Союза Л. С. Ратушной, которую как раз убил кто-то из этих «прекрасных» людей.
Они работали где-то на Западной Украине в этих тренировочных лагерях, а потом они вылезли и резко всё захватили. И с этим бороться никто и не хотел.
И мы, естественно, именно с этим столкнулись. И, соответственно, имя Пушкина у школы № 10 города Красный Луч тоже было отнято. В 2015 году они захотели вернуть себе это имя. Для этого они придумали Пушкинский месячник и обратились к Юрию Попову с просьбой помочь им, посмотреть записи стихов. Он мне присылал видео, а я что-то пыталась на видео увидеть и что-то надиктовать и передать. А у меня тогда была на Украине очень пожилая мама, и я никак не могла поехать в Донбасс ― не из трусости, а просто потому, что если надо было бы срочно ехать на Украину, то меня бы просто не впустили.
Но это сработало по принципу «не было бы счастья, да несчастье помогло». Я стала смотреть видео и наговаривать огромные куски подробных замечаний: у Пушкина здесь вот то, а здесь вот это, а тут вот так. Чтобы они читали не «с голоса», а по сути понимали слова, которые произносят. И я тогда, по наивности, отрефлексировала таким образом ― мол, дети двуязычные, поэтому плохо с культурой, с историей. Мне казалось, это от двуязычия.
Потом эти же ребята обратились, когда решили делать вечер, посвященный Великой Отечественной войне. И я слушала, что-то такое тоже часами наговаривала, объясняла по сути.
Но дальше так получилось, что я набрала в колледже курс ― 15–16-летние дети, Москва и ближнее Подмосковье. Я понимаю, что Москва очень пострадала, здесь практически везде школы с цифровыми дневниками, они все учатся по этим «прекрасным» букварям, в которых сразу дается фонетический разбор, то есть они будут строго писать «агурец» ― все, кто по этим букварям учится, это даже сомнений нет.
Но тем не менее всё-таки Москва и ближайшее Подмосковье. Я поняла, что у детей отсутствует понятийное мышление. У них отсутствует система вообще. То есть всё фрагментарно и мозаично.
А этос труда убит навсегда, они работать не умеют вовсе. С ними же никто не занимается, у них вместо труда (у нас были уроки труда) ― технология, где ничего не происходит. Вообще ничего не происходит. Вот раньше, знаете, у нас пение было, до шестого класса. Я только потом, когда выросла, поняла, зачем было пение, потому что это было музыкальное образование любого человека. Но когда ты шел в шестом классе на пение, ты шел немножко отдохнуть. Так вот, у них таких уроков теперь ― почти все. То есть куча всего введена непонятно для чего. И я поняла в какой-то момент, что это не только проблема ЛНР/ДНР и не двуязычия вовсе, что наши дети такие же.
Я тогда обратилась к движению с предложением. Мы как раз провели только что в ЛНР конкурс гражданского стиха, гражданской лирики. Я вспомнила из детства русских поэтов XVIII–XIX веков, потому что, когда мы учились в школе, мы знали это всё наизусть. А что не наизусть, то всё равно когда-то слышали. Сейчас никто из них не узнает Блока по строчке «Я послал тебе черную розу в бокале / Золотого, как небо, аи».
Марк Котенков читает стихотворение А. Блока (г. Красный Луч, гимназия № 1)
Я обратилась к движению РВС, Мария Рачиевна меня поддержала, спасибо ей, и какое-то число детей мы смогли набрать. Иркутск замечательно отработали, Брянск. Тут прелесть в чем? Поскольку мы работаем дистанционно, нам всё равно, мы можем каждый день работать, по часу, например, из разных городов. Но, к сожалению, так получилось, что только пятьдесят восемь человек всего в России. Мы в ЛНР в одном городе столько набирали. А в трех около ста было, когда у нас конкурс первый раз проходил.
Это печально, что мы не можем собраться, потому что мы живем и работаем, чтобы оставить это… кому? Вот тем существам, которые говорят, что нацизм и Гитлер ― это плохо, а фашизм ― это совсем другое?
Но мы будем работать, даже если это будет один человек, потому что должны создаваться «острова на Солярисе» через литературу, через взаимодействие с текстами. Мы можем детей потихонечку, помаленечку, по чуть-чуть повернуть лицом к литературе, к нашей истории. Мы разговариваем с ними, мы просим их посмотреть биографии авторов, каким-то образом привести это всё для себя в сознание. Мы спрашиваем, почему они выбрали то, а не это, то есть заставляем их разговаривать, чего они почти не делают на уроках из-за вечных тестов. Не забывайте, что они почти не разговаривают сейчас на уроках. Они не могут внятно говорить и выражать свою мысль, а кругозора у них нет вовсе.
Нигде, ни здесь, ни там, нигде с ними не разговаривают. У меня студенты спросили, когда на первом курсе учились, что я думаю о Навальном. Я говорила полтора часа. Просто целую пару я рассказывала о Римской империи, про историю власти, всё как надо. Один студент ко мне подошел и сказал: «Евгения Николаевна, со мной никто из взрослых в жизни столько не разговаривал». Понимаете, в чем ужас?
Но мы будем работать. Это не тяжело, это прекрасно.
Кто-то нам нашу страну оставил, собранную, красивую, прекрасную, а мы (мне было 21 год, когда случилось Беловежское соглашение) ее не уберегли, вместе со всем: с историей, традицией, с культурой, со всем.
Теперь это наш обет: мы должны попробовать вернуть это нашим детям и внукам, потому что нам это в свое время передали целиком. И даже не буду извиняться за пафос, потому что весь развал, с моей точки зрения, начался в тот момент, когда кто-то сказал: «Давайте без пафоса». Давайте с пафосом! Давайте соберем детей вокруг родной литературы! Спасибо!
Мария Мамиконян: Хочу добавить к тому замечательному исследованию, которое вы цитировали, насчет слова. Когда-то в журнале «Россия XXI», который издает уже много лет наш центр, была статья, я не помню автора, англичанина-слависта. И вся статья была разбором этимологии этих слов: «слово», «слава» и так далее. И там еще было одно слово, к которому, собственно, он всё и подводил, которого здесь нет ― «соловей». То есть «соловей» ― это из того же ряда.
Так что слово и соловья мы просто обречены каким-то образом восстановить, поднять его на принадлежащую им высоту. А вообще-то в стране, думаю, найдутся люди, которые, услышав этот призыв и познакомившись с опытом и с результатами, что мы видели в ролике, найдут для себя возможность работать подобным образом с детьми. Это очень важно. Ничего более важного, наверное, сейчас нет. Потому что как иначе-то?
Конечно, я понимаю, что не всякий учитель литературы или педагог по актерскому мастерству сможет вот так научить чувствовать смысл стиха, звучание слова. Потому что то, как эти ребята читают, говорит о большой глубине и об очень тонкой работе педагога с ними. Что много таких людей, я не убеждена. Но есть, наверняка есть.
Евгения Амосова