Рудольф Эйхштадт. Рихард Вагнер сочиняет музыку за своим фортепиано. XIX
Пока профессор набрасывал ноты, его обступили студенты. Кто-то рылся в телефоне, кто-то смотрел на него. Собравшихся вокруг объединяло одно: они, в общем, всё делали правильно: исполняли и писали музыку, как их учили, продвигали ее, как рекомендовалось на разного рода курсах, но не могли добиться окончательного успеха — ни финансового, ни творческого
Читайте первую часть: Живущий без интернета композитор написал музыку для сериала и прославился
— Как вы это делаете? — спросил кто-то Павла Степановича.
— Знал бы — сказал, — ответил он, и для него было радостно даже в этих словах передать какое-то свое блаженство.
Он произвел впечатление на ребят. После того как годы им вдалбливали, что везде есть четкие, ясные и, казалось бы, безотказные рецепты, они услышали человека, который, наконец, сказал что-то похожее на правду. Ведь это чувствуется.
— Я видеть вас всех не хотел, спешил домой к своему Вагнеру, потом вломился этот оболтус — жена у него, дескать, рожает. Я не собирался ничего писать, думал, так и проведу остаток жизни, разбирая партитуры и читая лекции по старым конспектам.
Ожесточившимся от Москвы и постоянного существования в интернете молодым людям было жаль, что этот человек ранее не хотел их видеть.
— А я, знаете, только один раз нормальную песню написал, — брякнул какой-то косой парень, стоявший среди студентов. Нельзя было даже сказать, из консерватории он или «примкнул», когда после сессии (не сдал) на все «забил» и уехал на дачу — печку топить да в окно смотреть.
— Вот это похоже на правду, — ответил Павел Степанович. — Помните, как Вагнер заболел музыкой? Ему было немного лет, и он услышал, как настраивается оркестр, — что-то безусловное.
Смотревшие в телефоны подняли глаза. Почему-то они считали, что только постоянное «присутствие» в телефоне приведёт к жизненному успеху, позволит исполнить своё предназначение и прочее.
— Кто же вам пишет? — спросил новоиспеченный «гуру».
— Да так. Лента.
— Лента времени… Она и светит на каждого из нас, и отражает, и опутывает. И кому есть до этого дело, тот и создаёт что-то настоящее.
Смотревшие в телефоны кашлянули, не зная, что на это сказать.
— Но что мы здесь сидим? — хлопнул вдруг профессор по коленкам, — пойдемте в класс.
Заняв места вокруг рояля и слушая его игру, молодые люди будто получали бессловесные ответы обо всем, что их волновало. Кто-то больше был «съеден» Москвой, кто-то — меньше, но, поскольку нечто все-таки заставляло переживать о чем-то, они сейчас собрались здесь и слушали.
Илья Репин. «Славянские композиторы (Собрание русских, польских и чешских музыкантов)». 1872
И после такого сеанса каждый яснее видел свою жизнь, лучше понимал, что ему делать и как быть. Яснее все становилось и для самого композитора.
«А ведь так и должно быть на настоящем концерте, — думал он. — Так и было на концертах в Большом зале, когда мы учились. Иначе зачем все это?»
Он добрался до дома и набрал номер интернет-провайдера.
— Да, нужно подключиться.
Через неделю, попав в Сеть, он понял, как нуждались в нем ученики в недельные перерывы между занятиями.
«Подскажите, а как здесь разрешить аккорд?», «Нормальная гармония?», «Темп не слишком высокий?»
И хотя, конечно, ему самому, когда он был на их месте, приходилось ждать урока, сколько нужно, ведь никакого интернета не было, а звонить своим преподавателям он и не осмелился бы (не принято), теперь он размышлял: «Другое время. Ведь эти парень или девушка сейчас пишут музыку и им нужен совет. Не все можно отложить. Что, я бы не писал своим, будь у меня такая возможность?» И он правил неловкие черновики, отвечал насчет гармонии и темпа, показывал, как разного рода «проблемы» решали классики.
А еще он узнал о других «служителях» Вагнера.
Уже началась спецоперация. Известные музыканты уезжали из России, с ними уезжали их дети — студенты консерватории.
А в группе «искателей», собравшейся вокруг суховатого преподавателя с каким-то необычным свечением в глазах, появлялось настроение, какое было у первокурсников, может, 30-х годов прошлого века.
Одна часть их жизни была в мизерной стипендии, подработках, перекусах в забегаловках и подготовке к зачетам в последнюю ночь, другая — в мирах, которые им открывала музыка. Эти миры оказались нетронуты ни перестройкой, ни столичной гламурщиной, ни еще чем-то.
Над постмодернистами, упражнявшимися в длинах тишины и отвратности диссонансов, они смеялись, как иногда смеются во дворе на городских окраинах над теми, у кого нет денег.
Павел Степанович не запрещал ученикам смотреть в телефоны.
Он считал так: «Если телефон интереснее, чем я, то и поделом мне, старому и неспособному извлечь жизнь из великой музыки».
Но с каждой встречей «листающих ленту» становилось все меньше.
На одном занятии у студентки зазвонил телефон.
На звонок у нее была поставлена похабная «попса», которая вызывала только недоумение: «Зачем?» В аудитории засмеялись.
— А что вы смеетесь, — сказал Павел Степанович, — это тоже музыка.
И он снова вспомнил о настраивающемся оркестре, который услышал маленький Вагнер.
Уинслоу Хомер. Студия (фрагмент)
— Любая музыка, даже та, что считается похабнючей, да даже и шум или скрежет в какой-то степени — в какой-то, если ей отдаться, — исполняет предназначение Музыки. А оно в том, чтобы освобождать от гнущей человека к земле скорби.
Он редко переходил на такую прямую, искреннюю серьезность, понимая, что она пугает учеников — людей из другого времени и всего другого. Вот и сейчас они смотрели на него с недоумением.
Одни их части как бы говорили: «Да что вы такое несете? Жить надо ради удовольствия!»
А другие — как бы понимали его правоту, но были совершенно «безъязыки».
В группе была неприметная девушка, все время прячущаяся в своих волосах.
Ей посчастливилось объездить всю Европу и хорошо запомнить, например, кое-что у Гойи.
Она сразу поняла, о чем говорит учитель: смысл жизни заключается в этой страстной боли и возможности подняться на ее волне для тех, кто принял мир, созданный Творцом, — таким, какой он есть, кто испытывает благодарность за свою возможность жить в нем.
Девушка встала и сказала:
— Действительно, неважно, имеем ли мы дело с заумными постмодернистами или сатанинскими продюсерами: главное, что говорят люди — жизни: «да» или «нет».
По аудитории снова поползло смущение, и было ясно, что между этими «да» и «нет» она зависла.
По большей части, все у этих ребят, начиная с рождения, говорило в пользу «нет» и только крупицы таинственного спорили с этим.
— Садись за рояль, — сказал учитель обладательнице похабного звонка. — Ну-ка включи звонок еще раз.
Аудитория с облегчением рассмеялась, а девушка — смутилась.
— Теперь сыграй эту мелодию, — попросил Павел Степанович.
Она легко подобрала. На рояле «похабщина» зазвучала как забавная песенка.
— А теперь придумай продолжение!
Девушка стала «кружиться» вокруг этих нескольких нот, найдя простой, но затейливый аккомпанемент в левой руке. Музыка напомнила что-то, что играли на клавесине до Генделя.
Люсьен Альфонс Грос — Художник и музыкант
Аудитория внимательно слушала. Преподаватель остановил музыканта, молодого композитора с черными ногтями и такими же, как деготь, волосами.
У нее снова зазвонил телефон, который она так и не выключила.
Тут уж все грянули так, что чуть не оказались под партами.
— Вот видите! — резко прервал их наставник, как будто сделал открытие. — Мир всё тот же и скорбь все та же, а нам с вами полегчало. И кто же это там стоит — за Музыкой?
Занятие закончилось, но никому не хотелось уходить.
Какой-то парень приобнял обладательницу звонка, как уже не принято обнимать в Москве.
По стеклам стучал дождь, которому словно предстояло отмыть статую от грязи и песка, потратив на это сто или тысячу лет.
Юрий Высоков