Жан-Франсуа Милле. Сборщицы колосьев. 1857
Интервью со специалистом по точному земледелию, членом-корреспондентом РАН, доктором сельскохозяйственных наук Вячеславом Якушевым
Ситуация с продовольственной безопасностью оправданно вызывает тревогу экспертов. Несмотря на значительные успехи в экспорте зерновых и удобрений, многие задаются вопросом, достаточно ли в России семян, налажен ли процесс внедрения инноваций и не грозит ли на самом деле России голод в будущем?
Корр.: Есть такое страшное слово: голод. Когда еды нет совсем. Но что имеется в виду, когда говорят о продовольственном кризисе?
Вячеслав Якушев: Есть доктрина продовольственной безопасности России. В ней указаны пороговые значения для ряда категорий продуктов питания, ниже которых самообеспечение падать не должно. Так, для зерна это значение составляет 95%, для мяса — 85%, рыбной продукции — 80% и так далее. На эти показатели мы должны ориентироваться. Если мы обеспечиваем себя продуктами питания на 80%, голода у нас быть не может.
Но для обеспечения этого нужно соблюсти массу условий. Нужно, чтобы были свои семенные материалы как минимум на эту же процентную составляющую. Притом семенные материалы как для растениеводства, так и для животноводства. Растениеводство является сырьевой базой для животноводства, пищевой промышленности в целом. Как известно, порядка 70% стоимости молока — это стоимость кормов. То есть мы от растениеводства очень сильно зависим.
На сегодняшний день продовольственная безопасность в России не обеспечена. То есть доктрина продовольственной безопасности, которая принята в 2020 году, не выполняется до сих пор. В основном потому, что у нас нет своих семян по некоторым позициям. По некоторым позициям мы практически на 100% зависим от импорта. По некоторым другим ситуация еще более или менее ничего.
Также по животноводству и птицеводству. То есть у нас собственных кроссов (цыплят) не хватает. У нас не хватает спермы для крупного рогатого скота. Это всё завозится. И это результат тридцатилетней политики разрушения страны, в том числе ее агропромышленного комплекса.
Если представить себе, что нам закроют границы, то у нас автоматически начнется голод.
Корр.: То есть собственной еды не хватит совсем?
Вячеслав Якушев: Собственной не хватит, нет. Не хватит почему? Потому что нет семян. Год пройдет — и всё, у нас всё закончится. А представим себе, что будет засуха год-два-три. Тогда мы гарантированно придем к голоду. А представим себе, что засуха будет 10 лет подряд по всей планете. Тогда, если даже мы захотим где-то что-то купить, нам никто не продаст. Будет везде нехватка. А климат объективно теплеет, и такое теоретически возможно.
В этом смысле голод — это когда не хватает еды. Но ее может не хватать по-разному. Есть медицинские нормы: сколько необходимо жиров, белков, углеводов и так далее. Эти медицинские нормы уже сейчас не выполняются по отдельным показателям в некоторых социальных группах, часто довольно значительных.
То есть многие считают, что голод — это когда умирают люди от того, что им нечего есть. Но это не так. Когда идет нехватка — это тоже голод. От этого люди болеют, дети хуже развиваются.
Более суровый голод, из-за которого будут умирать люди, как было в блокадном Ленинграде, возможен в результате каких-то серьезных потрясений. Это либо блокада России, что сейчас сделать сложно, потому что на это настроен в основном лишь коллективный Запад. Но это только 15% населения планеты. Остальные 85% с нами поддерживают отношения и торгуют. И Китай, и Африка, и Южная Америка и так далее.
Корр.: Что имеется в виду, когда на Западе говорят о продовольственном кризисе? Особо громко об этом начали говорить в контексте спецоперации на Украине, но на самом деле известно, что это наблюдалось и во времена ограничений, связанных с COVID-19, и даже раньше.
Вячеслав Якушев: Действительно, тот кризис, который хотят списать на COVID-19, а теперь и на спецоперацию, начался задолго до объявления пандемии коронавируса. На мой взгляд, это связано с тем, что капитализм и та мировая система, где доминируют американские деньги, просто подошли к своему концу. Капитализм реально сжирает и планету, и сам себя. Это показали и прошлые кризисы. Решать свои проблемы данная система может только через войну и грабеж.
Россия может ответить на это ядерным оружием, Китай тоже. Тем не менее грабить кого-то надо и, как мне кажется, грабить будут Европу. Это просто мое предположение. Но есть один хороший показатель, как правило, он не врет — индекс международных морских перевозок. Я еще около 10 лет назад начал интересоваться этим вопросом, данный индекс уже тогда резко падал. Специалисты говорят, что это является предвестником очень серьезного кризиса.
Мне кажется, что все высказывания о том, что грядет продовольственный кризис и голод, в которых виноваты COVID-19 и спецоперация, это просто попытка скрыть коллективную вину этого западного мироустройства, которое приводит к таким тяжелым последствиям. А на самом деле это лишь дополнительные факторы.
Как таковой мировой голод, конечно, может быть обусловлен нехваткой продовольствия, которая вызвана ухудшением климатических или экономических условий. Например, сейчас может быть нехватка удобрений, Европа получит меньше урожая. Значит, в Африке кто-то не получит еду, которую они покупают. То есть Европа-то себя как-то обеспечит, в конце концов, она где-то купит, а африканцы могут пострадать: они слабое звено.
Корр.: А мы можем заместить европейские поставки?
Вячеслав Якушев: Россия? Я думаю, что нет.
Корр.: То есть даже несмотря на то, что ожидается довольно высокая урожайность зерновых в России?
Вячеслав Якушев: Это непростой вопрос. На экспорт, как правило, идет лучшая наша пшеница, а себе мы оставляем зачастую пшеницу более низкого качества. По нормам советского времени такая пшеница скорее предназначалась бы на корм скоту. У нас мало зерна высокого качества. Третий класс считается сейчас хорошим зерном и идет в хлеб. Раньше шел первый и второй класс, а третий только добавлялся. Сейчас третий — основной, а четвертый и пятый — добавляются. Но это фураж просто, самое плохое зерно.
При этом урожай у нас в России примерно такой же, как в советское время был в РСФСР. Просто тогда мы всё зерно съедали. Хорошее мы съедали сами, и многое шло на корм скота. Скотина была. Сейчас скотины столько нет, поэтому мы продаем излишки.
Представим себе, что зерно мы продадим. Но что будет дальше с животноводством? А ведь проблемы с животноводством у нас могут начаться. И тогда мы должны будем нарастить потребление зерна. То есть совсем нельзя сказать, что мы своими излишками можем легко покрыть мировую недостачу.
Корр.: А в птицеводстве как обстоят дела?
Вячеслав Якушев: По птицеводству мы полностью себя обеспечиваем мясом птиц. Уважаемый птицевод академик Владимир Фисинин отмечает, что в 2021 году 46% мясных ресурсов дало птицеводство. Причем завезено только 12% инкубационного яйца, остальное инкубируем сами. Разработаны отечественные кроссы птицы. Идет внедрение. Если бы денег дали, как обещали, то через три года мы смогли бы выйти на 100% самообеспечение кроссами птицы. И никакие санкции нам не были бы страшны. Не надо нагнетать панику. Вот буквально весной было совещание в Академии наук, Фисинин говорит, не надо нагнетать панику. И он прав. Кроссы свои есть.
Корр.: Кстати, в мире ведь прослеживается тенденция душить животноводство и птицеводство. Европейская зеленая стратегия направлена на резкое сокращение поголовья скота. На самом деле, на Западе довольно странно себя ведут, внедряя спорные методы ведения сельского хозяйства. В чем смысл этих действий?
Вячеслав Якушев: Моя гипотеза следующая. Переход на зеленые технологии или на технологии без агрохимикатов, например, на органическое земледелие — это всё делается для того, чтобы сократить население Земли. Вот если стоит задача сократить население Земли, это можно объяснить. Если же стоит задача накормить население Земли, то такой задаче это противоречит.
Например, если взять зеленую энергетику: ветер, солнце и прочее. Всё это, конечно, здорово. Но тут встает вопрос аккумуляторных батарей. И было подсчитано учеными, что для перевода только Англии на электромобили необходимы все мировые запасы лития. То есть тут дураку понятно, что это профанация. Это не развитие, это, наоборот, путь в архаику. Также в Европе стремятся избавиться от ядерной энергетики. А если мы откажемся от атомной энергии, то это путь к дефициту энергии. А дефицит энергии — это путь к сокращению населения.
Теперь возьмем «чистые» технологии в сельском хозяйстве. Те, которые без пестицидов, агрохимикатов и так далее. Кажется, что да, я бы тоже хотел есть чистые продукты. Но вопрос так не стоит. Такая продукция может обеспечить в лучшем случае половину населения планеты, может быть, и меньше. Потому что без удобрений и агрохимикатов ты не получишь достаточного количества урожая. А у нас на планете сегодня голодает почти миллиард человек.
То есть даже сейчас население Земли не полностью обеспечено питанием. Можно, конечно, ужаться, оптимизировать. Много еды выкидывается, с этим нужно бороться. Но для этого нужно улучшать технологии. Нужно налаживать логистику. Этого сейчас нет. То есть переход на органическое земледелие сейчас — это выстрел себе в голову. Потому что люди будут получать меньше еды, и будет выше смертность. Самые слабые страны пострадают первыми.
Это тупиковый путь. Это путь к мировому геноциду. Нельзя так делать. Нужно сначала разработать эти технологии до того уровня, чтобы они давали достаточное количество продовольствия, а уже потом на них переходить. Нельзя сначала разрушить дом, а потом браться строить новый накануне зимы. Вы просто замерзнете. Надо сначала построить новый дом, а уже потом что-то делать со старым.
Корр.: Вот это понятная метафора. Вы ведь занимаетесь точным земледелием. Это как раз одна из таких технологий, которая призвана снизить количество применяемых агрохимикатов и при этом нарастить урожайность, так?
Вячеслав Якушев: Да. Технологии точного земледелия как раз служат этой благородной задаче. Как минимум не уменьшить, а, скорее всего, увеличить количество урожая, то есть количество еды. При этом повысить качество урожая и одновременно снизить экологическую нагрузку. Точное земледелие нацелено именно на это. Это не какое-то другое земледелие. Оно такое же, как существующее, те же агротехнологии. Единственное принципиальное различие в том, что мы проводим все агротехнические операции дифференцированно.
Сельскохозяйственные поля неоднородны. Даже если поле выглядит ровным, оно всё равно, скорее всего, неоднородное. И суть подхода в том, чтобы в условиях неоднородности агротехнические операции проводить дифференцированно.
Это происходит за счет того, что в каждый конкретный квадратный метр поля вносится именно столько удобрений, сколько нужно ему. Это делается с помощью современных цифровых систем, анализа спутниковых снимков, специального оборудования, которое позволяет оценить ситуацию в поле. В итоге получаем максимальный эффект, максимальный урожай или максимальную маржу с каждого квадратного метра.
Как показывает практика — наша собственная и мировой опыт, — точное земледелие снижает использование агрохимикатов примерно на треть, при этом снижается антропогенное влияние на биосферу при экономии ресурсов — как агрохимикатов, так и ГСМ и других — при одновременном повышении урожайности и качества.
То есть мы продолжаем выполнять задачу по обеспечению людей продовольствием, в то же время снижая антропогенную нагрузку. Точное земледелие — это развитие этой идеи.
Корр.: А какие еще есть новые подходы, которые могли бы помочь в решении проблемы продовольственной безопасности?
Вячеслав Якушев: Если брать в целом, все новые технологии, идеи, средства и так далее — всё это откуда берется? Всё это рождает наука. Сельскохозяйственная наука. Конечно, часто бывает, что это происходит на стыке наук, в междисциплинарном режиме.
Если взять агротехнологию, то она из чего состоит? Ну, во-первых, проблема семенного материала. Если берем растениеводство, то это прежде всего семена. Семена должны быть каким-то образом подобраны. Должны быть разработаны новые сорта, выбраны самые сильные семена. Семена должны быть положены в почву. Почва должна быть специальным образом обработана. Должен быть осуществлен уход за посевами в течение вегетации. Потом уборка, хранение продукции, переработка. То есть это совокупность многих агротехнологических операций.
Существует целое направление в науке, которое позволяет повысить эффективность этой работы. То есть снизить экологическую нагрузку, повысить безопасность, повысить продуктивность, повысить качество и так далее. Целый комплекс проблем, которыми занимается сельскохозяйственная наука.
Про точное земледелие я уже рассказал. В том, что касается селекции новых сортов, тоже существуют инновации, которые позволяют достигать гораздо больших успехов. К примеру, есть технология, которую продвигает академик Виктор Драгавцев — селекционный фитотрон. Это технология, позволяющая выводить новые сорта без генной инженерии, резко сокращая сроки селекции.
Как правило, в традиционной селекции на новые сорта уходит до десяти лет. С помощью технологии Драгавцева срок можно сократить до двух-трех лет — это очень быстро, практически мгновенно. Это дает возможность получать высокопродуктивные сорта. Причем сорта должны быть районированы, то есть приспособлены к почвенно-климатическим условиям того или иного региона. Селекционный фитотрон позволяет это делать с максимальной скоростью.
Для России это очень важная и перспективная технология, поскольку у нас очень большое количество климатических зон, которые необходимо осваивать. И для страны нужен один или два таких фитотрона, чтобы можно было выводить новые сорта.
Дальше идет уже не вопрос с выведением новых сортов, а вопросы семеноводства. То есть размножение этих сортов. Тут в России большой провал. Нужны серьезные вложения, чтобы выправить ситуацию и вывести это направление хотя бы на советский уровень, чтобы мы обеспечивали сами себя семенами.
Теперь еще нарабатываются различные биотехнологии. Это всевозможные грибы, бактерии и так далее — тоже всё очень интересно. Они позволяют существенно снижать использование агрохимикатов, заменяя их этими биопрепаратами. Это делает земледелие более естественным.
Всё это вопрос науки. Нужно проводить исследования, получать результаты, апробировать их. Но это стоит больших денег. А наука у нас всё еще финансируется по остаточному принципу, несравнимо с ведущими странами. 0,17% от ВВП у нас идет на науку. При Ельцине был 1%.
Корр.: Помимо того, чтобы была обеспечена научная база, должна быть проявлена еще и организационная воля и проведена работа. Насколько можно судить, сейчас в России — да и во всем мире — вопросами продовольственного обеспечения занимаются частные суперкорпорации, которые эту сферу деятельности почти полностью взяли под свой контроль. Оптимальна ли такая система? Может ли она обеспечить продовольственную безопасность и победу над голодом?
Вячеслав Якушев: Да, в России сейчас вся земля частная. Она не государственная. Государство, в основном в лице Минсельхоза, субсидирует сельское хозяйство по определенным правилам. Для развития предприятию нужны кредиты. В России очень высокая процентная ставка. Большинство сельхозпроизводителей едва работают в ноль. Поэтому для развития сельского хозяйства в России сейчас очень нужны дешевые кредиты.
Земля должна быть национализирована (что сейчас нереально, я так думаю). Вот тогда прибыль будет не нужна, поскольку государственным компаниям нужна не прибыль, они могут работать в ноль. Естественные монополисты, с моей точки зрения, должны все быть государственные. Но земля — не естественная монополия. Там много конкурентов. Поэтому, мне кажется, дешевый кредит был бы оптимальным решением. Тогда сельхозпроизводителю будет работать выгодно. В этом случае у него появятся деньги, чтобы вкладываться в новые разработки.
Сегодня сельхозпроизводитель, как правило, в разработки не вкладывается. Хотя такие попытки есть. Крупные холдинги ищут стартапы, и программы есть специальные, но туда попасть не очень легко, и их для такой большой страны слишком мало. Если у них будет норма прибыли выше, тогда будет просто больше возможностей вкладываться.
Но всё равно сельхозпроизводитель, скорее всего, не будет вкладываться в научную работу. Он будет вкладываться в готовый продукт или в так называемый прототип. В фундаментальные разработки, которые в сельскохозяйственной науке тоже есть, в поисковые работы в начале пути, когда у тебя нет какой-то готовой технологии или прототипа, сельхозпроизводители, как правило, не вкладываются.
А кто в них будет вкладываться? Получается, что сегодня никто. Это огромная проблема. Если на линию времени посмотреть слева направо, то сначала идет научно-исследовательская работа. Она финансируется очень мало. Я считаю, что надо на порядок, в десять раз больше выделять денег на научно-исследовательскую работу, на фундаментальные и поисковые исследования. При всем том научно-исследовательская работа идет — даже сейчас она как-то делается. Отчасти на энтузиазме — этого слишком мало, я считаю, что должно быть больше, но… хоть что-то есть.
Дальше, результат научно-исследовательской работы — это, как правило, отчет. Какие-то опыты были проведены и так далее. Часто это бывает и новый сорт и агрохимикат и так далее. Однако внедрить это в производство сразу невозможно. Потому что это пока что только результат НИР, а не готовая технология, не продукт. А сельхозпроизводитель готов платить за технологию, за продукт, за услугу. Так вот этот разрыв от окончания НИР до вот этого продукта не финансируется сегодня никем. Как инвесторы говорят, «долина смерти». Вот туда не вкладываются деньги.
В принципе это должно делать государство, как мне кажется. Потому что с экономической точки зрения сельхозпроизводителю невыгодно вкладываться в такую «долину смерти». Вкладываться в то, чтобы результаты НИР довести до рынка, то есть довести до первой продажи, до первого внедрения новой технологии. Вот сюда сегодня государство должно направить свое внимание, направить какие-то деньги.
То есть должны быть какие-то венчурные фонды, финансирующие вот этот участок: от результатов НИР — не сами НИР, а именно от результатов НИР — до прототипа. Такая задумка уже была. Путин какое-то время назад объявил Национальную технологическую инициативу. Это государственный венчурный фонд. Он и должен быть венчурный, то есть рискованное финансирование. По задумке Путина, если почитать его указ — я его внимательно прочитал, — это должен быть венчурный фонд, который финансирует подобные вещи. Так и было написано. Но потом это всё извратили, и в итоге получился очередной банк. То есть эта штука не работает, хотя идея была хорошая.
Эту идею нужно реанимировать, но воплощать ее должны, видимо, какие-то другие люди. Но сейчас эта «долина смерти» не финансируется никак. Ученые в этом не виноваты. Ученый не может внедрять: он не менеджер, он разработчик. Вот он разработал, а дальше — что хотите, то и делайте с этим. Так вот должен быть кто-то, кто этим занимается. На этом участке у нас дыра. Поэтому, несмотря на то, что у нас есть хорошие разработки, они до рынка не доходят.
Корр.: Зато легко доходят западные технологии, которые этот путь как-то преодолевают.
Вячеслав Якушев: Да, они преодолевают. У них этот процесс финансируется по другому принципу, и гораздо больше денег в это вкладывается. Просто в процентах от ВВП. Эти цифры всем известны.
Корр.: Насколько я понимаю, там этот процесс преодоления разрыва между результатом НИР и освоением технологий сильно двигается мощными транснациональными компаниями, той же Bayer и другими. А затем они предлагают свои решения «под ключ», в том числе и нашим сельхозпроизводителям.
Вячеслав Якушев: : Да, в том числе и нашим. Тут не нужно витать в облаках: та же Bayer просто поглощает, захватывает рынки, они сажают клиентов на свои агрохимикаты, сорта и семена. Они главное никому не отдают. Они продают технологию. Используя их технологию, ты вынужден будешь у них покупать. Это захват рынка. Но откуда у них деньги изначально? Это вопрос серьезный. Откуда у Илона Маска деньги на такие штуки, которые он делает? Он их в гараже заработал? Ничего подобного. Его финансирует государство из бюджета. Просто оно делает это таким способом, что это выглядит как бизнес. Но всё равно деньги бюджетные.
Кете Кольвиц. Голодные немецкие дети. 1924
Я думаю, что нам нужно обратить внимание на свой собственный советский опыт, который был хорошим. Нужно изучать этот опыт. Он наш собственный, который мы просто-напросто выкинули на помойку. А он был очень эффективный.
Корр.: Да, там ведь был налажен процесс внедрения новых технологий, то есть там как-то преодолевался описываемый разрыв.
Вячеслав Якушев: Он преодолевался государством. Государство это финансировало. Финансировался этап внедрения, этап масштабирования, этап прототипирования — всё это финансировалось государством.
Корр.: При этом кто-то ведь проводил оценку целесообразности этого финансирования?
Вячеслав Якушев: Академия проводила. Академия наук. Не «большая» академия, а Академия сельскохозяйственных наук. Она так и называлась. И недаром сельхозакадемия была отделена от «большой академии», потому что сельское хозяйство — это отдельный космос. Его смешивать с физикой и математикой… Может, сейчас и можно, но их разделили не просто так. Огромные массивы учреждений управляются сложно.
Поэтому сельскохозяйственная академия была отдельно, медицинская академия была отдельно и «большая» академия была отдельно. Сейчас это всё объединили. Мне кажется, это было ошибкой. Не сам факт объединения, а факт того, что управление наукой в результате всех реформ передали бухгалтерам. Министерство образования и науки — это, по большому счету, бухгалтера, и они (!) управляют сейчас наукой.
Корр.: Кто-то же должен науку двигать. То есть кто-то должен придумывать, куда сейчас нужно идти. Сейчас этот вопрос как-то решается?
Вячеслав Якушев: С этим всегда большая проблема. В любом деле тот, кто платит деньги, тот и заказывает музыку. Если ты деньгами не управляешь, не можешь бросить их на необходимое направление, значит, не ты ведешь процесс. А у нас сейчас деньгами управляет не Академия наук. То есть Академию наук сейчас отодвинули в сторону, сейчас это клуб по интересам. Хотя она считается самой большой экспертной организацией в стране. Так это и есть. Но наукой руководит не она, наукой руководит Министерство образования и науки.
Я думаю, что для того, чтобы внедрялись новые сельскохозяйственные технологии, которые направлены, в конце концов, на то, чтобы избежать голода, накормить людей, необходимо перестраивать управление наукой.
Корр.: А если этого не сделать, оставить этот вопрос как он есть сейчас, что нас может ожидать в ближайшие годы с обеспечением продовольственной безопасности? Понятно, что есть зависимость России от мира и зависимость мира от России, но всё это происходит на фоне серьезного нарастающего конфликта.
Вячеслав Якушев: Если представить, что мы оставляем всё как есть, значит, тот процент самообеспечения, который мы имеем сейчас, тоже останется как есть. Мы будем в зависимости, то есть в опасности. Мир уже изменился. Разворачивается война на уничтожение России, и назад не сдаст никто. Будем биться со страшной силой. И если оставить всё как есть, то рано или поздно мы столкнемся с реальным голодом. Просто с реальным. Нельзя оставлять всё как есть — это вопрос жизни и смерти.
Нам необходимы свои семена. Необходимы? Необходимы! Нужно, значит, решать этот вопрос. Нам необходимы свои племенные стада, и птицеводство, и крупный рогатый скот и так далее. Кто это будет делать? Конкретно: кто и как?
Корр.: У нас есть потенциал для этого? То есть теоретически это возможно, если пока опустить вопрос, кто и как?
Вячеслав Якушев: Теоретически это пока еще возможно. Но с каждым годом шансы на это уменьшаются. Почему? Потому что в сельскохозяйственной науке сегодня почти нет молодежи. Вот не идет туда сейчас молодежь. Потому что там нет денег. А не будет молодежи — всё остановится. Старики со временем будут уходить со своим опытом, со своими знаниями. А это же целый пласт знаний, который нарабатывался годами, десятилетиями, даже столетиями. Не будет молодежи, перенимающей опыт, — не будет будущего. То есть мы утратим свою сельскохозяйственную науку и будем полностью зависеть от внешних игроков.
Корр.: А что будет происходить в мире?
Вячеслав Якушев: Там тоже будут нарастать свои проблемы. Мне кажется, что глобальный мир, который мы наблюдали, станет со временем распадаться на какие-то куски, которые взаимодействовать друг с другом будут минимально. Какие там будут правила игры? Предсказать трудно. Но можно же однозначно посчитать по ресурсам. То есть, если у нас не будет своей еды, значит, мы будем от кого-то зависеть. А представим себе, что у всех не будет еды? Начнется общая нехватка еды, мировой голод, значит, будет большое противостояние за еду, то есть буквально войны. И за воду. К этому мы идем.
Корр.: То есть, на ваш взгляд, тот глобальный мир с разделением труда, где одна страна производит удобрения, другая производит корма, третья производит мясо, еще кто-то производит семена и так далее и все торгуют со всеми своей продукцией — этот мир скоро обрушится?
Вячеслав Якушев: По-моему, это очевидно, что мир прямо у нас на глазах меняется. Будут ли это какие-то большие регионы, или крупные страны развалятся и возникнут маленькие регионы и каждый будет сам за себя — я не знаю. Но знаю точно: если у нас не будет собственного сельхозпроизводства, значит, мы будем от кого-то зависеть. Другими словами, мы будем в рабстве.
А у нас не будет собственных продуктов, если у нас не будет собственной науки. Просто не будет. Нужны собственные разработки, собственные исследования в этом направлении. К тому же мир меняется еще и климатически. Если засуха будет 10 лет подряд, то плохо будет всем, по всей планете.
Что нас может спасти? Нас может спасти мелиорация. Мелиорация — это осушение либо орошение. Нам для того, чтобы хоть как-то прокормить свое население, даже сегодня существующее, нужно чтобы порядка 10% сельскохозяйственных площадей были мелиорируемые. Тогда это будет подушка безопасности, которая даже в случае ухудшений не только политических или экономических, но и климатических нас спасет.
Здесь без науки никуда. Потому что орошение — это что такое? Это вода. Воды очень мало. Значит, орошать нужно как-то так, чтобы тратить ее минимально, буквально точечно. У нас в России сейчас примерно 4 млн га мелиорируемых земель. А нужно 12 млн га. То есть нужно втрое увеличить площадь мелиорируемых земель. Тогда мы будем чувствовать себя в безопасности.
Это задача государственная, и она очень важная. Ее необходимо ставить конкретно. В Советском Союзе мелиорацией занималось отдельное министерство, которое по бюджету было сравнимо с Министерством обороны. То есть представляете, сколько ресурсов вкладывалось в эту проблему?
Сегодня этим так не занимаются, а климат — объективно меняется. Человек здесь фактически ни при чем, и сделать он с этим ничего не может, он может лишь приготовиться к этим изменениям и адаптироваться.
Юрий Носов