На уроках литературы в современной российской школе Солженицын рассматривается как один из великих русских писателей. Детям внушается, что он является «совестью нации», а художественной вершиной творчества Александра Исаевича объявляется рассказ «Матренин двор».
Авторитет Солженицына как «совести нации» сегодня уже прилично «подмочен», но его имидж великого русского писателя, которого обязательно нужно изучать в школе, еще окончательно не развенчан. Между тем существуют работы, после прочтения которых возникают сомнения в том, что художественные опусы «совести нации» могут быть полезны детям.
Одна из таких работ — «Синдром Солженицына». Ее автор, Ирина Сергеевна Моисеева — филолог, член Союза писателей с 1989 года. В своем исследовании она проводит литературоведческий анализ произведения «Матренин двор», а также осуществляет его прочтение через фольклорно-мифологическое представление. Предлагаем читателям интервью с Ириной Сергеевной.
РВС: Вы сделали большой разбор одного из важнейших произведений Солженицына — «Матренин двор». Почему, по Вашему мнению, это произведение требует такого детального разбора?
Ирина Моисеева: Александр Солженицын всегда претендовал на роль великого писателя — нового Льва Толстого. Что собой представляет «Архипелаг ГУЛАГ» уже многократно исследовано, подробно описано, не знает, что это за книга, только тот, кто не хочет знать.
Хорошо известно и об авторском коллективе, участвовавшем в создании этой работы, да и к художественной литературе ее можно причислить с большой натяжкой, со многими оговорками. Даже если бы это был личный труд, все равно писатель, у которого написан только «Архипелаг ГУЛАГ», в ряд классиков русской литературы не встает.
И «Один день Ивана Денисовича» — все-таки больше политическая акция, чем художественный шедевр, по мемуарам автора видно, что он относился к повести как к социальному заказу, который сам себе сделал.
Другое дело — «Матренин двор». Подчеркивая достоверность событий и реальность персонажей, Солженицын писал о рассказе: «чистая литература». На первый взгляд, кажется, что это вполне традиционное произведение, и только внимательно разобравшись, видишь какие это неожиданные традиции.
Когда было принято решение ввести в школьную программу изучение «Архипелага», многие высказывали сомнение в уместности такого нововведения и предлагали ограничиться «Матрениным двором» как художественной вершиной творчества нобелевского лауреата. Уже многие годы все подростки обязательно знакомятся с этим рассказом, а в нем (для современной молодежи особенно) масса непонятного.
РВС: Расскажите немного про то, как Вы «разбирались» с этим произведением.
ИМ: У писателя есть биография и репутация, и у произведения есть биография и репутация. Читатель может обладать этими сведениями, а может и не знать никаких подробностей — это лучше всего, тогда складывается собственное мнение, без оглядки на чужие авторитетные оценки. А когда собственный взгляд появился, разумеется, не вредно почитать и критику.
К сожалению, в школе таких роскошных условий нет, размышлять некогда и трудно, приходится на уроках наспех глотать сделанные кем-то готовые решения. В методических указаниях все расписано: кто — герой, кто — антигерой. А читать надо, думая. Мне очень нравится высказывание, что читать книгу надо так же долго, как она писалась. Вот я и читала «Матренин двор» даже дольше, чем Александр Исаевич его писал.
Литературоведение очень увлекательное занятие, сродни детективному расследованию, а с этим текстом просто фантастическая картина складывается. Жанр пока не установлен — специалисты спорят. Что это — очерк? Подлинные события, которые следует изучать как документ эпохи?
Французский исследователь творчества Солженицына Жорж Нива именно так и считает. Я два года назад встречалась с ним и даже подарила свою книгу, он обещал прочесть и написать о своем впечатлении — пока не ответил.
Есть и другой подход — это художественное произведение, и не надо искать в нем точность факта, документальность, даже элементарную достоверность. Художник творит, как хочет, его фантазию ничто не должно ограничивать. Было высказано и такое суждение: «Матренин двор» — это эпос. Естественно — мини. Мини-эпос.
У меня в книге три главы, каждая — об одном из этих направлений.
В первой части я рассматриваю — документ ли это? Можно ли это произведение читать как документ? Оказывается, что нельзя. Нельзя никак, по многим причинам. Автор особенно подчеркивает бескорыстие своей героини и беспросветную нищету всех без исключения персонажей.
Два месяца Матрена Васильевна оформляла пенсию за потерю кормильца. Много это или мало? Автор пишет, что процедура была трудоемка из-за равнодушия чиновников и канцелярской неразберихи. Но это, смотря с чем сравнивать. Я бумажки при оформлении пенсии год собирала и год этот с содроганием вспоминаю, а в результате, несмотря на 42 года стажа, пенсия получилась, как будто бы я вовсе не работала.
По закону Матрена Васильевна должна была представить пять документов, один из которых — свидетельство о браке — был у нее дома. Сколько именно должна была она получать, Солженицын не пишет, только намекает, что мало. Сегодня узнать эту сумму несложно — минимум 139 рублей.
Интересно то, что если Матрена Васильевна двадцать пять лет состояла в колхозе, как сказано в тексте, пенсии ей назначать не должны были. Колхозники государственной пенсии не получали, их материальным обеспечением занималось правление колхоза и его председатель. Получается, что бумаги, представленные женщиной, были липовые. Если же документы были настоящие, то Матрена Васильевна не была колхозницей. Нельзя сказать, что подобных неувязок в рассказе много, надо говорить, что именно они и есть плоть текста. Об этом в первой главе.
Я предлагаю еще одно определение жанра — это фантастический реализм. Писатель презентует себя сугубым реалистом, но сам фантазирует. Эти фантазии метафизируют быт, а детям предлагается видеть за ними исторические детали.
Вторая глава «Синдрома Солженицына» посвящена тому, как вещь сделана. Как автор добивается нужного ему эффекта. Здесь тоже много было интересных открытий. Все время не отпускало ощущение какой-то вторичности, где-то уже было и не раз уже читано: и железная дорога как антипод естественной натуральной жизни, и женщина под поездом умирала. Вот это было у Платонова, это – у Толстого, это – у Есенина, это – у Блока, это – у Клюева и так далее, и так далее…Получается, хорошо усвоенный школьный курс литературы все время подспудно присутствует и является опорой текста.
Или такой пример. Рассказчик думает, что Матрена Васильевна одинока, но в праздник он познакомился с тремя ее сестрами. Эти три сестры существуют как некое триединство, оно все время повторяется: три сестры, три сестры, три сестры. Во-первых, мы сразу, конечно, вспоминаем «Три сестры», тут уж никуда не денешься.
Это на поверхности, но если вдуматься, был ли у автора выбор? Он мог написать, что у Матрены — сестра. Сестра Матрены. Как-то маловато, не действенно, если сестра единственная, с ней более тесная связь. Две сестры. Две сестры не очень чисто по звуку, а Солженицын очень чуток к звучанию, и если у него диссонанс, то всегда намеренно. Четыре сестры — многовато, перебор. И он не отказывается от аллюзии, пусть и Чехов поработает.
Однако главная авторская задача — борьба с государственной системой, и ради нее он, в конце концов, плюет на мелочи, как будто бы забывает о них. Матрена Васильевна погибает, идет дележ наследства: что-то досталось одной сестре, что-то другой сестре, Фаддею отдали то-то и то-то... А третья-то где сестра? Она, вообще, куда-то исчезла, испарилась. Там она ему уже не нужна была. Обязательно нужно было вставить Фаддея, эта третья сестра просто мешала.
Вообще, трехчленная формула самая эффективная — это фольклорная формула. Солженицын хорошо понимает, если фраза состоит из трех составляющих, тогда она действует не только на сознание — магическое число три. Поэтому — одна сестра, вторая сестра, Фаддей – всё. Остальное — лишнее.
Третья часть о том, что мы увидим, если просто внимательно прочитаем то, что написано. Увидим мы, что перед нами история оборотня. В фольклоре детально разработаны приметы нечистой силы как главной опасности для человека. Рассказчик попадает во все эти точки, абсолютно ни одной не минуя. Он ищет жилье. То не подходит, другое не подходит, а вот это походит.
Почему? Не очень понятно. Но вот фраза, что привлекло его зеркало, которое ничего не отражало. Известно, что нечисть бестелесна. Поэтому зеркало нужно такое, чтобы оно ничего не отражало — ему нечего отразить, ведь плоти нет. И это только начало. Читая рассказ, мы не знаем, кто нам его рассказывает. Нет ни портрета, ни имени. А что есть?
Персонаж Солженицына пришел из какого-то другого, потустороннего мира. Он пришел из мертвых, чтобы обрести плоть, жизнь. Ему нужна живая душа как жертва, способная заменить его в мире мертвых. Вот он ищет эту душу, которая должна заменить его — распространенный фольклорный мотив, между прочим. Обмен судьбами. Для Матрены Васильевны тоже есть прототип в мировом фольклоре, волшебной сказке — Баба Яга. Есть определенный канон ее действий и, как ни странно, героиня Александра Исаевича ему строго следует.
Рассказывать о книге я могу долго, но куда лучше ее прочесть. Она для того и написана.
