Про историю семьи Борисевич написано уже столько, что нет смысла писать только для того, чтобы в очередной раз осветить дело, резюмировать его или вникнуть в подробности. К примеру, бердское издание Курьер-среда сделало это достаточно подробно, за что ему большое спасибо:
- Суд рекомендовал психологическую экспертизу бабушке-опекуну, у которой отняли внучек и поместили в приют Бердска
- Министр Пыхтин обещал вернуть бабушке-опекуну внучек, находящихся в приюте Бердска
- Бабушка-опекун, чьи внучки находятся в приюте в Бердске, судится с органами опеки за детей
- Начался суд по делу бабушки-опекуна, у которой забрали внучек в приют Бердска
На протяжении многих часов заседания в искитимском районном суде, меня не покидало чувство недоумения и непрекращающегося кошмара. Позднее я убедилась, что по крайней мере половина присутствующих на процессе разделяет моё впечатление.
При этом почему-то было трудно до конца вникнуть в суть происходящего. Разум отказывался считать людей, отбирающих внучек у родной бабушки, — сумасшедшими злодеями, которые своими руками ломают не принадлежащие им судьбы. С недоумением наблюдали мы за тем, как суд над опекой (ответчиком) всё более выглядит как суд над бабушкой (истцом). Поразительным казалось мне при этом видимое чувство правоты у обвинителей бабушки. Откуда оно берётся, недоумевала я, с каких позиций они получают возможность чувствовать себя правыми на глазах у всех нас?
Да, отняли кровных внучек у бабушки, оформившей опеку над ними после смерти дочери. Почему отняли и зачем?
Да, сельская семья не благополучна по евро-урбанистическим меркам. Таких семей у нас, что называется, — валом. В чём же дело, почему именно у Елены Борисевич? И главное, — с какой целью?
Да, бабушка подала иск, и сейчас суд над опекой почему-то выглядит судом над бабушкой Еленой. Но по каким причинам это выглядит именно так?
И только на следующий день после суда родилось предположение, в какой именно модели опека и её глава — он же глава района Олег Ладога — черпают чувство собственной правоты. Изложу эту модель прямо и без обиняков. Как говорится, — следите за руками.
Итак, Елена Викторовна Борисевич уже 4 года проживает на получаемые ею опекунские средства — около 15 000 рублей в месяц, — фактически не работая и прикрываясь воспитанием внучек. Напомним, что во время оформления опекунства ей было 49 лет. При этом она «прикрамливает» опекунскими деньгами своего сына Ивана, который не имеет постоянной работы и состоит на наркологическом учёте. Также содержит Елена Борисевич ещё одного её внука — Иванова сына. Вот так целых три человека присосались к опекунским деньгам двух девочек.
Опекунша с недостаточным вниманием относится к здоровью девочек: целый год не обследовала детей в стационаре, а также допускает нерациональные траты, выбирая платные медицинские услуги в Бердске вместо бесплатной районной поликлиники. Как видно, семья Борисевич неблагополучна, а «родительская успешность» Елены Викторовны — под сомнением. Вдобавок ко всему, она не спешит отчитываться за полученные от опеки средства, предоставляя отчёты с задержкой.
Таким образом, на государственные опекунские деньги проживает целая семья из пяти человек, из которых двое являются трудоспособными. Опекаемые дети страдают в семье по трём причинам: им не достаются все положенные деньги от государства, за их здоровьем недостаточно ответственно следят, среда воспитания не благоприятна. Права детей явно ущемлены.
Согласитесь, что в определённом состоянии сознания эта модель может быть весьма убедительна. Допустим, есть некая идея справедливости, согласно которой «кто не работает — тот не имеет права есть». Исключение при этом составляют дети и старики пенсионного возраста. Когда двое трудоспособных граждан не работают, а живут на деньги детей, выделенные государством, — складывается ситуация так называемого тунеядства или паразитарного существования. Налицо несправедливость, которую необходимо исправить.
Путь исправления такой несправедливости прост: заставить двух взрослых людей работать. Для этого надо отобрать у них возможность паразитировать на государственных средствах. Но как отобрать, если бабушка — официальный опекун и должна получать помощь? Выход прост: лишить её опекунских прав, изъять детей под опеку государства, и всё встанет на свои места. Нерадивые селяне начнут работать, справедливость будет восстановлена. Дети получат финансирование в должном объёме и за их здоровьем проследят специалисты.
Именно эту позицию я увидела на суде. Она не проговаривается вслух. Почему-то её не высказывают прямо. Но она просвечивает за всем, что происходит в ходе судебного процесса: въедливый анализ наименований лекарств в чеках, приложенных к опекунским отчётам, справки о судимости старшего сына, подсчёты купленного молока и мяса, забота о том, не покупал ли парень в магазине сигареты и пиво, требования предъявить квитанции о платном лечении трёхлетней давности и вопросы к бабушке, знает ли она, что такое лазерная физиотерапия.
Характерно, что свидетелями на суде в этот день стали двое односельчанок Борисевичей. Это — предпринимательница, помогавшая деньгами Елене Викторовне за помощь в работе по дому. И продавец магазина, вспоминавшая на суде, что именно покупала у неё бабушка три раза в неделю. Именно у них выяснялись ключевые, по мнению суда, вопросы: сколько платили за работу, какая именно работа, есть ли трудовой договор, кто выписывал чеки в магазине, брали ли продукты в долг и тому подобное.
Тем более характерно, что в качестве свидетеля не была допущена Наталья Геннадьевна Щетинкина — социальный педагог, знающий современную российскую семью не понаслышке, ибо сама она за 15 лет работы забрала более 30 детей из действительно нежизнеспособных семей.
На процессе, куда её не допустили, Наталья Геннадьевна хотела засвидетельствовать простой факт: разлучение любящих внучек и бабушки уже нанесло девочкам огромный вред, и этот вред усугубляется каждую минуту их пребывания в приюте. Дни превращаются в недели, а недели — в месяцы: психическая травма детей растёт и станет необратимой в случае, если семья будет насильственно разбита. Психическая травма не может не стать соматической, так что под вопросом — здоровье и счастье двух девочек, о благе которых так пекутся в процессе разбирательства.
Получается, что на одной чаше весов — подозреваемые в паразитизме и безответственности. На другой — две девочки, очевидно любящие бабушку-маму, с перспективой попасть в детский дом, а затем — в приёмную семью. Допустим на мгновение, что подозрения органов опеки справедливы. Тогда опека и администрация района наказывают аморальных тунеядцев за счёт ... детей?
Возможно, что изложенная выше модель — ошибочна. Но тогда, согласитесь, остаются куда более чудовищные версии причин отнятия детей: от преступного коррупционного сговора до вопиющего непрофессионализма сотрудников. Разве нет? Потому предлагаю оставить радикальные версии за рамкой обсуждения и попытаться понять проявленную на суде позицию опеки. Позицию, согласно которой отнятие детей и опекунских прав есть благо для детей, семьи и государства.
Для начала просто изложим некоторые факты.
О работе. Для ревнителя свободного рынка это может показаться невероятным, но 50-летняя Елена Викторовна и сын её Иван не нашли в селе Морозово постоянной работы. Поэтому они, что называется, «подрабатывали». Свидетельница на суде упоминала колку дров Иваном и хозяйственную работу Елены Викторовны, включая вязание. Елена Викторовна работала для соседей за 5 000 рублей в месяц ещё до того, как умерла при родах её дочь Татьяна, оставив на руках у матери новорожденную Ульяну и трёхлетнюю Фатиму. То есть, 5 человек жили уже не на 15 опекунских тысяч. Кроме того, семье регулярно помогали соседи, покупая для девочек одежду, лекарства и подарки на Новый год. Иван, кстати, сейчас работает на постоянной работе и не живёт с матерью Еленой Борисевич, лишь навещая у неё своего сына. При этом он надеется вскоре забрать сына к себе.
О заботе. Ульяна родилась 4 года назад недоношенной, весом 960 грамм, с врождёнными болезнями, среди которых катаракта и дисплазия бедренных суставов. У новорожденной определили IV-ю группу здоровья. Через два года лечения диагноз катаракты был снят, через четыре года сняли диагноз дисплазии и присвоили девочке II-ю группу здоровья. Абсолютное большинство односельчан отмечают надлежащую заботу Елены Борисевич о внучках. Свидетели указывают: девочки посещали в ДК Морозово кружок танцев и подготовительные занятия для школы, всегда чистые, опрятные и хорошо выглядят.
А вот ещё немного объективных фактов.
В селе Морозово нет ни нормального производства, ни детского сада, ни педиатра (тем более, поликлиники). Для того, чтобы добраться из Морозово до Искитима, где находится детская поликлиника, нужно минимум 1,5 часа.
Во всём Искитимском районе нет возможности провести для ребёнка бесплатные процедуры для лечения дисплазии, рекомендованные профессором из НИИТО. Удивительно ли, что лечить Ульяну пришлось за плату в бердском санатории?
Кстати, законом РФ предусмотрена возможность оформления так называемой «возмездной опеки», когда опекун, помимо средств на детей, получает дополнительные средства от государства за исполнение опекунских обязанностей. Елена Викторовна не воспользовалась такой возможностью, и это, пожалуй, не вписывается в версию об опекуне, живущем за счёт детей при халатном к ним отношении.
На суде факты перетряхиваются и так, и эдак. Выясняются различные подробности, привлекаются неожиданные свидетели. Личная жизнь людей выворачивается наизнанку, как ношенная одежда перед стиркой. Суд идёт согласно законодательству РФ, и каким будет его вердикт — пока не ясно. Но можно проследить, как формируется позиция в соответствии с нашими ценностями и представлениями о добре и зле.
Кто является главным героем судебного процесса по делу Борисевичей? Главного героя нет в зале суда, потому что это — две маленькие девочки, сейчас живущие в приюте. Из какого основного принципа надо исходить, формируя позицию по делу Борисевич? Очевидно, из блага для девочек.
Но что есть благо для детей и что есть зло?
Является ли злом для детей проживание в современном российском селе со всеми вытекающими отсюда последствиями?
Должны ли дети жить в достатке и иметь свободный доступ к медицинским специалистам?
Должны ли дети быть отгорожены от всех негативных факторов, в число которых следует включить их общение с родным дядей? Почему дядя — это зло, и как это доказать?
Должны ли девочки жить в семье, в которой они родились, с бабушкой, которую считают и зовут матерью, и которую они любят?
От чётких ответов на эти вопросы зависит и наша позиция. При этом есть ещё вопросы другого порядка.
Как получилось, что деревенские жители работают почти нелегально? Зачем успешные соседи оказывают помощь своим односельчанам, не «вписавшимся в рынок»? Почему Борисевичи, еле сводя концы с концами, смеют брать на себя ответственность за детей, а всё село их в этом поддерживает? По какой причине Борисевичам помогают казалось бы посторонние им люди? Так, что всем миром сделали ремонт в доме, а адвокат взялась вести дело бесплатно.
Вся современная массовая культура и криминализованный уклад нашей жизни — толкают человека на воровство и пьянство, на гедонизм и эгоизм, на отказ от семьи. Разрушена не просто производственная и хозяйственная система, но и система смыслов и ценностей, демонтируется социум как таковой. От здоровой семьи остаются ошмётки: одинокие женщины, безработные мужчины.
Загнанные в социальное и моральное гетто люди пытаются остаться людьми. Они стремятся реализовать почти последнее оставшееся у них человеческое достояние: любить и растить своих детей. И, по-видимому, должны понести за это наказание?