Есть очень хорошая новость, хотя и жаль, что она — нерукотворная. Итак, к 2025 году в стране число учеников увеличится на 3,5 миллиона человек. Готова ли наша система образования к такому приросту или подумаем об этом завтра? А как обеспечить переход в новое количество с новым качеством? Удастся ли, как обещалось все последние годы, распространить первоклассный опыт уникальных школ на большую часть образовательных учреждений, хотя известно, что никакой опыт сам по себе не передается на расстоянии? Трансгранична лишь мысль, выведенная из опыта, и только в том случае, если найдется достойный преемник с правильным приёмником. Ни воодушевляющих, ни рассуждающих речей на этот счет нет.
Многое зависит и в дальнейшем будет зависеть от того, кто и как станет руководить отраслью в преддверии 2025 года. Отсчитывая с 2000 года, нынешний министр просвещения С. Кравцов уже пятый руководитель отрасли. Подсчет «уже пятый» уместен, потому что многовато будет. Ни одному из министров образования/просвещения так и не удалось обучить, воспитать и проводить детей, ставших первоклассниками в год назначения министра главным федеральным учителем, из школы в жизнь. Более того. У каждого из предшественников Кравцова было свое представление о собственной министерской миссии.
При министре В. Филиппове в 2001 году правительством Российской Федерации была начата крупнейшая реформа системы и утверждена Концепция модернизации российского образования на период до 2010 года. В базе нормативных правовых актов Российской Федерации концептуальный документ нынче сопровождается записью — «фактически утратил силу в связи с истечением срока действия». На самом деле все меры организационного характера, предусмотренные концепцией, которые не требовали объемных бюджетных средств, — по отчетам и докладам исполнителей — реализованы, образование как система не претерпело существенной модернизации.
При министре А. Фурсенко термин «модернизация» продолжали использовать и даже ее ускорять, а реформу образования объявили национальным проектом. Разговоры были такими: модернизация продолжается, ее надо углубить, но кое-что поменять в конструкции самой системы. Это «кое-что» оказалось землетрясением, а министр посчитал своим главным успехом «принятие обществом» идей ЕГЭ. Видимо, верил, что теперь высшее образование станет доступно любому безденежному таланту из периферии, а университеты заполнят сплошь одни Ломоносовы.
Следующий министр Д. Ливанов начал свою деятельность с продавливания через Думу нового закона об образовании в противовес внесенному академиками — депутатами Ж. Алферовым и О. Смолиным. Их текст был направлен в палату на восемь месяцев раньше текста Д. Ливанова, но оказался замороженным на думских полках. Правительственный законопроект был ускоренно дописан, затем выставлен с депутатским на пленарном заседании ему в альтернативу. Споры разгорелись и были нешуточные. В какой-то момент казалось, что правительственный проект будет провален: 204 депутата проголосовали за тайное голосование по обоим законопроектам. Это означало, что каждый депутат при дальнейшем голосовании волен сделать это анонимно, а не по принципу партийной дисциплины. Однако процедурными премудростями тайное бесфамильное голосование было сорвано. Голосовали открыто, чтобы исключить всякие случайности. Победил правительственный закон, хотя отношение к нему разделило думцев почти поровну. Тем не менее министр заявил публике: «Мы можем смело сказать, что фактически законопроект «Об образовании в Российской Федерации» написан самими нашими гражданами». То есть половина депутатов Госдумы, за которых проголосовало полстраны, и бывших против принятия правительственного теста, оказались, по мнению начальства, либо не гражданами, либо не нашими гражданами.
Очень скоро министерский пафос растворился, как туман, а авторитет закона был капитально поколеблен. Нормы федерального законодательства об образовании оказались более чем неустойчивыми и стали корректироваться. За четыре года в новый закон внесено 45 изменений, что для самой консервативной сферы народного хозяйства абсолютно чрезмерно и недопустимо в принципе. В конечном счете Д. Ливанов стал неуместным министром.
Его место «досрочно» заняла О. Васильева. Через пару лет ее ведомство разделили на Министерство просвещения и Министерство науки и высшего образования. Васильева осталась главой Минпроса, но попала в период турбулентности и других внутриотраслевых потрясений. Завершение работы в качестве министра ознаменовалось крупным скандалом с Российской академией образования по поводу федеральных государственных образовательных стандартов. Вскоре правительство Д. Медведева было отправлено в отставку, а в новом составе кабинета министров место Васильевой не нашлось.
Кресло руководителя ведомства занял С. Кравцов, руководитель Рособрнадзора. Его деятельность началась с ошибок, о чем ИА REGNUM писало весьма критически. Однако признаем: никому из предшественников Кравцова не выпадало такой исключительно трудной доли, как руководство отраслью в период пандемии, а теперь и в условиях международных санкций. Министр пока уверяет, что западные санкции не повлияют на работу системы образования в России и на ее оснащение, а ситуация даже поспособствует переходу школ на отечественное программное обеспечение. «Мы здесь обеспечены финансовыми ресурсами и понимаем, какое оборудование нужно, парты, стулья — все производится в нашей стране. Что касается электроники, то ноутбуки в рамках национального проекта все полностью отечественные, тоже проблем нет», — подчеркнул Кравцов (цитата по «Интерфаксу»). Поспешил министр. Секретарь Совета безопасности РФ Николай Патрушев в интервью «Российской газете» предложил принципиально другой вывод: сложившаяся ситуация, когда Запад делает ставку на развал образовательной системы в Российской Федерации, «доказывает необходимость отстаивания традиционных российских духовно-нравственных ценностей, реформирования системы образования и просвещения с возвращением исторически оправдавших себя преимуществ отечественной школы». По его словам, необходимо больше внимания уделять развитию логического мышления, формировать устойчивые знания и умение принимать самостоятельные решения, «а не просто ставить крестики в тестах», развивать прикладное применение фундаментальных наук.
На наш взгляд, надо идти дальше: в самом неотложном порядке разработать новую стратегию для системообразующей отрасли страны. В основу стратегии должна быть положена концепция возвращения российского школьного образования к его историческим истокам, а именно — к народному образованию и к учителю как к центральной фигуре народного просвещения. К возвращению учителю того, чего он оказался лишен, — доверия. Как? Просто. Отказаться от ЕГЭ не столько как от инструмента внешнего формализованного контроля, сколько как от механизма унижения недоверием школьного учителя. При этом публично извиниться за то, что, помимо негатива, которым наполнилась сфера среднего общего образования после введения этого чудовищного инструмента селекции и ранжирования, введение ЕГЭ — это обезличивающая и деперсонализирующая констатация профнепригодности выпускающих учителей. Подчеркну: речь не о доверии/недоверии к школе вообще — как к институциональной структуре, лишенной души разума и разума души, а о недоверии — лично — учителю. Одиннадцать лет учителю каждый день доверяли самое дорогое, что есть у нас, а тут вдруг перестали считаться с его мнением, перестали опираться на него даже как свидетеля процесса обучения.
Степень гражданской воспитанности выпускников вообще, как оказалось, перестала приниматься в расчет. Итоговая аттестация в виде психолого-педагогической характеристики педсоветом образовательного учреждения абитуриента как условие для продолжения обучения в государственных организациях профессионального образования исчезла как класс. Ущербность егэшного подхода заключается и в том, что его введение никак не увязывалось с проблемой эффективности траты огромных народных денег на подготовку специалистов, учителей и врачей, в первую очередь без какой бы то ни было гарантии того, что они будут работать по специальности или просто останутся в стране.
Детализировать другие аспекты ущерба, нанесенного ЕГЭ стране, задачи нет. Написано, переписано. Например, что ЕГЭ спровоцировал массовый отказ детей от того, чего семья и школа добивались десятилетиями, — от углубленного изучения предмета, являющегося основой их будущей профессиональной деятельности. Действительно, зачем влезать в дебри знаний, если для экзамена этого не требуется. Незачем участвовать в профильных олимпиадах: вероятность медали небольшая, а потраченное время и отвлеченное от подготовки к ЕГЭ не восстановить. ЕГЭ никак не оценивает сверхзнания, сверхкомпетенции, оригинальные способности.
За все время существования ЕГЭ экзаменационные тесты так и не избавились от двусмысленных вопросов и неоднозначных формулировок. Кто-то с упорством, достойным лучшего применения, считает, что неоднозначные и двусмысленные формулировки — это проблема компетентности в области составления контрольных заданий, а не дефект ЕГЭ как формата. А как же можно от ЕГЭ отделить деятельность его авторов, позвольте спросить? Кто-то полагает, что отказ от ЕГЭ станет большим шагом назад. Потому что резко замедлится социальная мобильность и поднимется уровень коррупции в образовательных организациях, а проблемы экзаменационной нервотрёпки и «отсутствия глубокого преподавания» никуда не исчезнут. Это грандиозная отмазка. Она хитроумна лишь в части социальной мобильности, поскольку остальные аргументы не выдерживают критики даже на уровне здравого смысла. В принципе.
По поводу социальной мобильности. Этот термин довольно расхожий, но всего несколько лет назад Всемирный экономический форум предложил рассчитывать так называемый индекс социальной мобильности. Слово «мобильность» не связано с понятием миграции. Понятие социальной мобильности — интегративное понятие. Индекс социальной мобильности рассчитывается на основе десяти социально-экономических параметров: качество здравоохранения, доступ к образованию, качество и равенство образования, возможности для непрерывного обучения, доступ к технологиям, возможности трудоустройства, справедливость зарплат, условия работы, социальная защищенность, эффективность и открытость общественных институтов. Надо ли как-то доказывать, что здесь никак не обнаруживается связь с ЕГЭ?
Далее, аргумент, что благодаря ему между средним и высшим образованием налаживается постоянный диалог, дабы не получалось так, что на экзамене проверяется вовсе не то, что требуется для обучения в вузе, тоже несостоятелен. Действительность другая: ряду вузов предоставлены права для дополнительных испытаний своих будущих студентов, что означает приговор концепции ЕГЭ как универсального механизма. «Диалог» школа — вуз — это красивость, как и сентенция, что благодаря ему резко улучшен качественный состав первокурсников лучших университетов страны, что там появилось гораздо больше способных провинциалов, которым прежде путь на бюджетные места в столицах был фактически закрыт. Те, кто это утверждал, сами же стали признавать: «система ЕГЭ размывается», а «лучшие» факультеты «лучших» университетов вводят дополнительные испытания! К письменным тестам, результаты которых непросто фальсифицировать, добавляется сочинение — испытание, которое можно оценивать абсолютно произвольно».
В России насчитывается около 4 миллионов студентов вузов. Менее 30% окончивших вузы работают по специальности. При выборе вуза «поколение ЕГЭ» руководствуется, во-первых, желанием поступить в любой институт с целью побыстрее получить диплом. Понятно, это связано с непростой ситуацией на рынке труда и с тем, что высшие учебные заведения не занимаются трудоустройством своих выпускников, как в советские времена. Во-вторых, абитуриенты руководствуются рекомендациями друзей, знакомых и родственников. Те, кто не определился с собственными предпочтениями, часто используют именно этот вариант. И лишь на третьем месте находится мотив получения определенной профессии. Опросы также показывают, что 73% российских студентов хотят жить и работать в своей стране. Следовательно, 27 процентов думают по-другому. Или думали так до сих пор.
Подводя итог, предлагаю признать: ЕГЭ «обезвоживает» учительскую профессию, лишает школьную общеобразовательную жизнь души и разума сердца. Если освободиться от него, учитель сможет в совместной жизни с учениками освоить психологию «поколения цифры» с преобладающим в нем клиповым мышлением, мышлением образами, одномоментным усвоением ограниченных фрагментов информации, преодолеть неспособность воспринимать длительное, постепенно развертывающееся повествование, схватывать логические переходы, следуя за автором. У педагогической науки так и нет ответа на эти вопросы. Ей бы самой надо избавиться от понятийных нововведений типа «периода полураспада компетенций педагога», «диссеминации», «энтропийной оценки содержания учебного материала» и так далее.
Перекинем мостик к следующей статье. Единое образовательное пространство Российской Федерации — то, что еще предстоит создать. Оно больше, масштабнее и глубже, чем поверхностный географический или политико-экономический термин. Оно будет отстроено, если работу маркшрейдера доверить учителю. Учитель всё отцентрует, потому что педагог — не слуга и не служитель, а школа — не поставщик образовательной услуги для удовлетворения потребностей потребителей образовательной услуги. К тому же — без чаевых.
Андрей Маленький