Кристиано Банти. Галилей перед Инквизицией. 1857
Свобода — это очень коварное понятие. Выдающийся французский писатель и общественный деятель Антуан де Сент-Экзюпери утверждал, что освободить человека надо от чего-то и для чего-то, то есть надо соединить такое освобождение от неких оков, мешающих человеку двигаться куда угодно, со способностью человека определять, куда он идет («камо грядеши»). Если человек лишен этой способности, этого компаса, этого ориентира, этой самой способности к целеполаганию, то для чего его освобождать, спрашивает Экзюпери? И захочет ли он такого освобождения? Может, напротив, он захочет, чтобы ему вернули оковы (о чем, кстати, и говорит Великий инквизитор)?
Условием позитивной свободы, то есть соединения этой свободы от оков с обнаружением цели, Экзюпери считал утоление некоей сущностной жажды. Укажите путь к колодцу, говорил он и верил, что в этом колодце содержится нечто необходимое для человеческого восхождения. Для того чтобы человек не был жалким, одиноким камнем, валяющимся на пустыре, а был частью некоего великого собора, и чтобы он осуществлял восхождение к собственной сущности, или Человеку с большой буквы.
Вот тут в каком-то смысле (именно в каком-то смысле!) имеется некая перекличка между тем, что говорит герой «Записок из подполья», и тем, что говорит Экзюпери по поводу свободы. С той разницей, что герой «Записок из подполья» в позитивную свободу не верит, не верит он ни в какой собор, ни в какое восхождение человека к Человеку с большой буквы, а Экзюпери в это верит. Но и верующий в это Экзюпери, и неверующий в это подпольщик одинаково настаивают на том, что свобода невозможна вне пути, цели, обретения собственной сущности, человеческого восхождения к Богу (или Человеку с большой буквы). Только подпольщик считает, что это всё невозможно и единственное, что возможно, — это прыгнуть в бездну. А Экзюпери считает, что это возможно. Речь идет о том, возможна ли позитивная свобода. «Нет», — говорит подпольщик. «Да», — говорит Экзюпери.
Свобода, безусловно, может быть и негативной в случае, если это не свобода ДЛЯ восхождения, соединения со своей сущностью, движения по избранному пути, а свобода ОТ чего-то. Негативная свобода — это не свобода ДЛЯ всего, что я сказал, или чего-то другого. Это свобода ОТ человеческих связей, ОТ любви, ОТ многого другого. Крайняя форма такой «свободы ОТ» — это темный мистический анархизм, который, конечно, сразу же переходит в сатанизм и который пышным цветом расцветает на почве отсутствия высшего смысла, оправдывающего человеческое существование. А нет высшего смысла — нет целеполагания, нет пути, нет восхождения и так далее.
Такова диалектика свободы в сфере человеческого бытия.
Что же касается свободы мысли, то тут имеет место очевидное обстоятельство, состоящее в том, что человеческая мысль, научный поиск как одно из ярчайших проявлений человеческой мысли — всё это не может быть несвободным. Осетрина бывает либо свежей, либо тухлой, она не бывает второй степени свежести. Мысль или есть, и тогда она свободна, или ее нет. Несвободная мысль — это нонсенс.
В науке рамками, в которых функционирует эта мысль (а рамки-то всегда существуют), является так называемая парадигма по Куну. То есть фундаментальный способ научного понимания наличествующего, присущий той или иной эпохе. Но и эта парадигма, как утверждает в своих работах Томас Кун и показывает, меняется со временем. Такие изменения научных парадигм и есть научные революции. Но даже тогда, когда смена парадигм не происходит, мысль всё равно свободна и она функционирует в ожидании новой научной революции, то есть смены парадигмы. Она верит в эту смену, она не стала бы двигаться, если бы в это не верила. Без такого ожидания новой парадигмы мысль замирает. Она даже в старой парадигме перестает шевелиться. А в условиях замирания мысли, как научной, так и любой другой, человек полноценно существовать не может. Он не смиряется, не перестает рыпаться, он просто сходит с ума, о чем и говорят «Записки из подполья».
Необходимейшим проявлением свободы мысли является полемика. Как научная, так и политическая. Например, полемика о том, возможно ли построение социализма в отдельно взятой стране. Перед тем как большевики начали индустриализацию, коллективизацию и всё прочее, они дискутировали по этому поводу, и Сталин победил в этой свободной дискуссии. Он, будучи малоизвестным в партии оратором, победил тогда таких блестящих ораторов, как Троцкий, Каменев, Зиновьев.
До поры до времени большевики считали, что на всех узловых точках исторического пути необходимо вести дискуссию. И только по результатам дискуссии, приняв решение о пути, начинать согласованно двигаться согласно принятому решению — и вот тут уже дискуссии быть не должно.
Потом дискуссия была отменена в связи с тем, что решение было принято. Цели заданы — «За работу, товарищи». Был определен магистральный путь — он же построение социализма в отдельно взятой стране, он же коллективизация, индустриализация и так далее. Раз он определен, зачем дискутировать? Так ведь тоже невозможно — каждую минуту дискутировать в условиях необходимости предельной мобилизации на выполнение поставленных задач.
Потом была война — опять же не до дискуссий. И восстановление страны тоже дискуссий не требовало. Надо было восстанавливать, и всё. Что тут дискутировать?
А потом привычное отсутствие дискуссии, вызванное понятными причинами, превратилось в запрет на идеологическую и политическую дискуссию, порожденный тем, что новые номенклатурные кадры, в отличие от старых (скажем так, Хрущев в отличие от Зиновьева, Троцкого, Бухарина, да и Сталина тоже), к дискуссии были уже неспособны. И совершенно не хотели определять свое место в иерархии согласно результатам каких-то там, понимаешь, дискуссий. На которых, как говорили противники дискуссий, известное дело, вестимо, побеждают болтуны, а не деловые люди, способные что-то конкретное делать… В этом ведь тоже была своя правда. Потому что болтунов хватало, а нужны были хозяйственники. И хозяйственники были, и работали они не худшим образом. Но вся эта правда хозяйственников — мол, фиг ли дискутировать, давайте строить, а дискутируют болтуны, — оказалась ущербной. И эта ущербность обернулась трагедией перестройки, катастрофой мирового масштаба.
Да, большевики и та поздняя номенклатура, которую мне большевиками называть не хочется, окорачивали полемику по политическим и идеологическим вопросам. По политическим и идеологическим! Но в советской науке эта полемика не только не запрещалась, а в каком-то смысле поощрялась. Конечно, всегда, во всех странах и во все времена, маститые ученые ратовали за то, что им было желанно. И в каком-то смысле окорачивали тех, кто этому желанному противоречил. Но это происходило в гомеопатических дозах. И считалось глубоко неприличным. Не было бы этого — не появилось бы новое оружие, не сделали бы атомную бомбу, не вышли бы в космос.
Поэтому даже в обществах, в которых, я убежден, ошибочно окорачивается идеологическая и политическая полемика, научная полемика развивается достаточно свободно. А патологии в этом вопросе, порожденные связью научной полемики с полемикой политической и идеологической (как это было с генетикой и кибернетикой), во-первых, достаточно быстро преодолеваются (не эти патологии определили задержку в развитии определенных отраслей советской науки, а стратегия прямого заимствования у Запада), а во-вторых, они всегда морально осуждаются. Иначе наука развиваться не может. И все понимают, что уж тут-то нужна свобода, что уж тут-то как без нее? Вернуться во времена Галилея? Ну так это были времена инквизиции. Так прямо тогда скажите, что возникает новая инквизиция, что осуществляется она от лица такой-то церкви. Какой?
Что же касается западного общества, то оно в последние столетия всегда именовало себя свободным. И свою свободу выставляло в качестве главного завоевания и главной отличительной черты Запада, позволяющей этому Западу идти в авангарде человечества, разведывать новые пути. Ибо новые пути всегда надо разведывать свободно. Так говорили люди Запада о себе самих.
Поскольку мне пришлось ввести в оборот тему советского подхода к вопросу о свободе, хочу сделать еще одну оговорку.
Я считаю совершенно тупиковым, аморальным и глубоко двусмысленным андроповский переход от открытого преследования политического и идеологического инакомыслия — к так называемым психушкам. Я считаю, что этот переход аморален, потому что труслив. И двусмыслен, потому что лжив и бесчестен.
Одно дело — политические репрессии. Хороши они или нет — я здесь обсуждать не буду, но они, по крайней мере, честный характер носят. Ибо осуществляются по принципу «наш путь коммунизм, а те, кто говорит, что надо идти другим путем — враждебны нам, они наши враги».
А другое дело — отказ от внятной идеологической позиции (Андропов-то по существу от нее отказался, сказав: «Мы не знаем общество, в котором живем» и так далее) и замена этой идеологической позиции, которую надо размыть и куда-нибудь припрятать, трусливым и лживым представлением своих противников — идеологических, политических, не важно — в качестве людей психически нездоровых: «Мы все здоровы, а они — нет». По мне, так ничего отвратительнее быть не может.
Конечно, было очевидно, что Запад критикует андроповские психушки не потому, что они ему чужды по мировоззренческим причинам, а потому, что они уязвимы и их удобно атаковать. Но называть такую критику клеветой, наведением тени на плетень язык у меня лично не поворачивался. Многое другое можно было обоснованно именовать такой клеветой, наветами и так далее, но не это.
И всё-таки даже этот безобразный психиатрический трюк применялся по отношению к идеологическим и политическим противникам позднесоветской системы, открыто заявляющей, что она худо-бедно является моноидеологической и монополитической. О чем и говорила, причем, подчеркну еще раз, открыто и недвусмысленно, шестая статья советской Конституции: партия является руководящей и направляющей силой, она одна, и всё тут.
Одно дело — в таких системах осуществлять, подчеркиваю, даже очень скверные психиатрические трюки, и тем более прямую идеологическую систему подавления инакомыслия.
А другое дело — применять этот безобразный психиатрический трюк, во-первых, в так называемом свободном мире, надрывно вопящем, что его основа — это плюрализм и вообще дискуссия без берегов. И, во-вторых, по сугубо научным вопросам. Таким как вакцинация. Или природа определенного инфекционного заболевания, конкретно — COVID-19.
Для того чтобы осуществлять в якобы свободной системе такой особо скверный психиатрический трюк с «психиатризацией» своего идеологического и мировоззренческого противника, для того чтобы осуществлять этот трюк в науке, а не где-нибудь еще, в плюралистическом обществе, — с этим обществом должно что-то произойти. Оно должно фундаментально смутировать. Как минимум мы должны признать, что научный вопрос о происхождении ковида и эффективности вакцинаций является теперь для этого общества (по отношению к которому мы занимаем невнятное место: то ли мы с ним, то ли нет, то ли это наш противник, то ли это наш партнер) вопросом идеологическим, а система, превратившая этот вопрос в идеологический, является моноидеологической. А значит, монополитической. Только об этом, об этом одном, могут свидетельствовать психиатрические преследования ученых, которые высказывают «неудобную» точку зрения по поводу природы ковида-19 и эффективности вакцинаций.
Но ведь уже и уголовные преследования, а также информационные запреты, — это же тоже часть перехода в сфере науки к моноидеологичности и к монополитичности. Какой — непонятно, и почему к этому надо переходить в сфере науки — непонятно, а значит, это уже не наука, а что-то другое. Или это что, уже возвращение к эпохе Галилея? Инквизиция? Какая? Ну, так скажите тогда: «Мы теперь на Западе имеем некое моноидеологическое общество, идеология такая-то, монополитическое общество. Глубинное государство всплывает на поверхность и декларирует о себе как о всеобъемлющем глобальном правительстве, глобальной власти». Скажите всё это!
В Советском Союзе это было сказано. Советские граждане, повторю еще раз, строили коммунизм (в этом была моноидеологичность) под руководством одной партии — КПСС (в этом была монополитичность). Открыто говорилось об однопартийной системе. Это обосновывалось определенными идеологическими обстоятельствами.
А на Западе-то что происходит? Люди добрые, рятуйте! Они осуществляют не просто репрессии: информационные, психологические, уголовные. У нас даже прокуратура что-то такое пробовала делать, копируя Запад, по поводу того, какова природа заболевания и каковы методы его лечения. Дожили!
Они теперь еще и осуществляют и этот квазиандроповский особо подлый — не репрессивно-идеологический и политический, а репрессивно-психиатрический — трюк, который, еще раз повторю, для меня был особо отвратителен и в Советском Союзе. Ну так всё-таки хочется знать, что такое нынешняя западная однопартийность — закрытая, трусливо прячущаяся под какими-то масками? Что такое нынешняя западная моноидеологичность? Поведали бы нам об этом — было бы в каком-то смысле чуть менее отвратительно. Но об этом вообще не говорят. И вот тогда отвратительность уже зашкаливает. А психиатрический квазиандроповский трюк выполняют, сообщая тем самым нам о подлинной подоплеке Большой игры с использованием ковида. То есть о том, что ковид только средство этой игры, что сам по себе он мало кого-то интересует.
Средство какой игры? Средство чего? Средство построения западного моноидеологического и монополитического мира? Какого? Средство восстановления западной инквизиции от лица какой религии? То, что навязывается нечто подобное — уже достаточно понятно. Но в чем содержание строящегося нового миропорядка, который является прямой альтернативой всему, что говорилось о политической и идеологической свободе, и который теперь еще посягает и на научную свободу? Это делала только инквизиция в эпоху Галилея. Что это за новая инквизиция? Спрашиваю в который раз: какая церковь ее осуществляет? Во имя какого бога?
Мне могут сказать, что я сгущаю краски. И мне самому хотелось бы так думать. Но давайте обсудим, что происходит в реальности. Вот прямо в той очевидной реальности, которую мы все лицезреем.
17 декабря 2020 года новостной портал France Soir в своей передаче «Испытание правдой» предоставляет слово лауреату Нобелевской премии Люку Монтанье. Тому самому Люку Монтанье, который настаивает на искусственности COVID-19. При этом свою Нобелевскую премию Люк Монтанье получил не абы за что, а за открытие ретровируса ВИЧ.
Люк Монтанье в 2008 году
Напомню, что, по мнению Люка Монтанье, в COVID-19 встроены фрагменты генома этого самого ВИЧ, за открытие ретровируса которого Монтанье получил Нобелевскую премию. Как говорится в таких случаях, ему бы и карты в руки.
В своем интервью France Soir Монтанье заявляет о том, что власти Франции выбрали недопустимые способы борьбы с теми, кто требует раскрытия правды о коронавирусе и вакцинациях.
Ведущий передачи «Испытание правдой» журналист Ришар Бутри спрашивает Монтанье о том, боится ли Монтанье, что его поместят за его высказывания в психиатрический госпиталь, как это произошло с профессором Жан-Бернаром Фуртильяном, специалистом в области фармакологии и токсикологии.
Монтанье ответил по поводу случая с профессором Фуртильяном: «Это недопустимо! Мы таким образом заходим слишком далеко в очень плохом направлении».
Про себя Монтанье говорит, что он не боится оказаться в одной компании с Фуртильяном.
«Я этого не боюсь, — говорит Монтанье, — То, чего я хочу, — чтобы меня услышали. Я здесь, чтобы доискаться до правды».
Монтанье далее констатирует, что ситуация с Фуртильяном напоминает ему советское время, когда (цитирую) «несогласных помещали в психбольницы». Речь идет об этих самых мною обсуждаемых (и теперь понятно, почему), отвратительных, как я считаю, позднесоветских андроповских психушках.
«Это постыдно для Франции», — говорит Монтанье.
Еще раз хочу оговорить, что в Советском Союзе эта отвратительная андроповская позднесоветская практика превращения политического и идеологического врага в пациента психиатрической клиники всё же велась от лица откровенной, понятной моноидеологической и монополитической системы. И что в случае, который обсуждает France Soir, ничего подобного нет. А практика аналогична. Что однозначно, повторю еще раз, свидетельствует о наличии потаенной (и потому особо отвратительной) моноидеологической и монополитической системы, для которой COVID-19 — это идеология и политика, а не медицина. И которая посягает не на отсутствие свободы мысли в политике и идеологии, а на отсутствие свободы мысли в науке. Что прямо адресует только к инквизиции.
Снова спрашиваю — чьей? На какую религию эта инквизиция опирается? Или что, новое — это хорошо забытое старое?
Так почему мы стали обсуждать Достоевского и другое? Потому что хочется уйти в сферу высокой литературы или потому, что уже зашкаливает от очевидной новой неоинквизиционности, а видеть этого не хотят?
77-летний профессор Жан-Бернар Фуртильян 7 декабря 2020 года был задержан и помещен без своего согласия в психиатрическую больницу Ле Мас Керирон в городке Юзес департамента Гар.
Данный факт вызвал волну обсуждений в прессе и протестные акции. То есть инквизиция не так легко насаждается, как думалось.
18 декабря судья по вопросам свободы и содержания под стражей посетил больницу и постановил выпустить профессора Фуртильяна на свободу.
Профессор Фуртильян принял участие в вышедшем в ноябре 2020 года нашумевшем документальном фильме «Грабеж: размышления о хаосе», представившем пандемию коронавируса как спланированную акцию неоглобалистских сил. В фильме профессор Фуртильян утверждал, что коронавирус был сконструирован при участии института Пастера. Ибо, по словам профессора, институт зарегистрировал в 2004 году патент под названием «Новый штамм коронавируса SARS и его применение».
Обвинения в адрес института Пастера профессор Фуртильян начал выдвигать еще весной 2020 года. Институт Пастера должен был ответить на эти обвинения. И он ответил. Что он сказал? Что новый штамм коронавируса был сконструирован для создания вакцины против SARS-CoV-1. Ну и что? Но он этим не отверг существа обвинений Фуртильяна.
В интервью France Soir Монтанье не только подтвердил свою позицию по поводу искусственности COVID-19, но и высказал крайне определенную позицию по поводу вакцинации против SARS-CoV-2. Монтанье настаивает в этом интервью на том, что прививки против коронавируса РНК-вакцинами могут иметь непредсказуемые последствия для организма и даже повлиять на здоровье последующих поколений.
Но это говорит Нобелевский лауреат. Может быть, он не прав — опровергните. А может быть, он прав — примите это во внимание, измените стратегию. Но так, чтобы вообще не слышать ученых, занимающихся тем предметом, который вы превращаете в средство воздействия на население планеты (притом что этот ученый является самым выдающимся), — ну так же нельзя, это уж перебор!
На вопрос журналиста, считает ли он, что через такие вакцины есть риск «отравить» (журналист использовал это слово) последующие поколения, Люк Монтанье ответил: «Слово „отравить“, может быть, слишком сильное. Но мы не можем предсказать, что произойдет через одно, два, три, четыре, пять поколений после вакцинации. Ведь это на век вперед».
«Мы не можем допустить сегодня, чтобы дети, все существующие поколения, даже пожилые люди, вроде меня, исчезли бы из-за вакцины», — заявил Нобелевский лауреат, занимающийся СПИДом, врезки которого найдены в том коронавирусе, против которого делается вакцина.
По мнению Монтанье, вакцинация — это одно из решений «проблемы коронавируса», но оно не единственное.
Так ведь в этом и состоит суть дела, которую я обсуждаю в последних передачах «Смысл игры». Вакцинация — это единственная панацея от любого инфекционного заболевания? Или это одно из средств, притом что есть другие, а это средство небезусловно? А по отношению к определенным видам заболеваний особо опасно. Ну так почему тогда вакцинацию нужно превращать в суперсредство, в суперидеологию, искажая тем самым ее суть, лишая вакцинацию ее места в системе борьбы с заболеваниями и уничтожая все другие элементы этой системы?
Ведь это же базируется на чем? На том, что никто толком не понимает, что такое вакцинация, какова история этой самой вакцинации. Каково ее место, на какие фундаментальные положения она опирается. Где и как эти фундаментальные положения или парадигмы оказались модифицированы или опровергнуты. Что знаменует собой, скажем так, поствакцинационный этап развития медицины.
Какие мнения были в медицине по поводу того, что, кроме вакцин, надо использовать? Когда вакцины уместны, когда не уместны? Какие риски они в себе содержат?
Вот в чем суть научной полемики, которая в конце XX — начале XXI века вышла на новый уровень.
Всё это надо отбросить, вернуть человечество к эпохе Дженнера — Пастера или куда-то там еще. Объявить, что основной акцент в борьбе с инфекционными заболеваниями надо сделать на вакцинациях. Что никакого другого спасения нет, что это универсальное средство в борьбе со всеми болезнями.
Это же всё вместе является дикарством. А это дикарство демонстрируют те, кто говорит: «Мы — ученые, мы выступаем от лица церкви науки, а вы все остальные — антинаучные дикари». Стыд-то какой!
Монтанье — антинаучный дикарь? А какие-нибудь наши бюрократы от медицины — это звезды науки? Может быть, они продемонстрируют свои Нобелевские премии?
Для меня вакцины — это одно из важнейших средств предупреждения определенных заболеваний. Но именно одно из средств, применяемое по отношению к определенным заболеваниям, и не более того.
Где-то это средство незаменимо, а где-то его использование опасно. Так мы и хотим обсудить, где оно незаменимо, где опасно, чем оно является? В чем состоит труднопонимаемый современным зрителем передний край научных исследований в сфере иммунологии? Какова новая по существу парадигма в иммунологии, заменяющая собой закон или правило Дженнера — Пастера из прошлого или правило Бернета — то, на чем базировалась старая иммунология?
Что произошло в науке? Мы это обсуждаем, понимаете? И цитируем Нобелевских лауреатов, выдающихся вирусологов — ученых до мозга костей.
И в чем ответ на это? Такой же, как у инквизиции? Ссылка на старые учебники? Постукивание карандашом по столу или по графину? Слово «цыц»? От лица кого и чего?
В своем интервью France Soir Монтанье продолжает полностью отстаивать свою ранее высказанную точку зрения об искусственности COVID-19. Вот что он настойчиво говорит по этому поводу — на сугубо научном языке, подчеркну еще раз. Цитирую:
«В сотрудничестве с математиком Жан-Клодом Перезом мы обнаружили нуклеиновые последовательности в геноме коронавируса, которые были гомологичны таковым у ВИЧ, а также другие последовательности, гомологичные ДНК мышиного малярийного плазмодия».
Наличие подобных последовательностей, как утверждает Монтанье, позволяет говорить о неслучайности их нахождения в геноме SARS-CoV-2. Во-первых, все эти нуклеиновые последовательности, гомологичные последовательностям ВИЧ, сконцентрированы в части ДНК коронавируса, кодирующей поверхностные белки. Как их удалось именно там сконцентрировать? Таких последовательностей (длиной от 18 до 30 нуклеотидов) несколько — до 8 штук, а в геноме коронавируса они расположены очень близко друг к другу, почти «впритык». «Наверное, это тоже воля случая?» — иронизирует Монтанье. Я бы сказал, горько иронизирует.
«Вы считаете, что тот вирус „сбежал“ из лаборатории?» — спросил знаменитого ученого журналист.
«Насчет „сбежал“ не знаю, — ответил Нобелевский лауреат. — Это могла быть хорошо просчитанная утечка, если можно так выразиться, либо какое-то испытание». «Возможно, — говорит Монтанье, — ученые искали вакцину против ВИЧ и выбрали в качестве вектора для экспрессии генов ВИЧ вирус, который очень легко передается от человека к человеку, — т. е. коронавирус. Как они думали, он [этот вирус] достаточно неопасный». Монтанье не считает, что было какое-либо злое намерение. Это, скорее, ошибка, говорит он. Так что насчет конспирологии помолчали бы.
Джон Гульд. Вьюрки Дарвина. 1845
Резюмируя ситуацию с запретом на мышление, напоминающим отвратительные (подчеркну еще раз) своей лживостью и трусливостью андроповские психушки и осуществляемым от лица анонимной структуры, делающей заявку на глобальную власть, я, коль скоро уж пошла речь о патологиях позднего СССР, хочу процитировать песню Галича, которая называется «Колыбельная Семену».
Спи, Семен, спи,
Спи, понимаешь, спи!
Спи, а то придет Кащей,
Растудыть его в качель!
Мент приедет на «козе»,
Зафуячит в КПЗ!
Вот, такие, брат, дела —
Мышка кошку родила.
Спи, Семен, спи,
Спи, понимаешь, спи!
Какую «кошку» родила «мышка» особого западного свободолюбия и свободомыслия? Вот эту «кошку психиатрической репрессивности»?
В две тысячи семьдесят пятом году
Я вечером, Сеня, в пивную зайду,
И пива спрошу, и услышу в ответ,
Что рижского нет, и московского нет,
Но есть жигулевское пиво —
И я просияю счастливо!
И робот-топтун, молчалив и мордаст,
Мне пиво с горошком моченым подаст.
И выскажусь я, так сказать, говоря:
— Не зря ж мы страдали,
И гибли не зря!
Не зря мы, глаза завидущие,
Мечтали увидеть грядущее.
Спи, Семен, спи,
Спи, понимаешь, спи!
Не зря ученые горели на кострах, не зря за эту свободу мысли лилась кровь, не зря в человеческой истории право на свободомыслие являлось основным идеалом. О нем мечтали, о нем грезили. Потом его завоевывали, потом вроде осуществляли — всё не зря! Мы, глаза завидущие, мечтали увидеть грядущее, в котором в психиатричку будет волочь мент на «козе», потому что некий профессор высказал несимпатичную кому-то точку зрения на природу заболевания?!
Спи, Семен, спи,
Спи, понимаешь, спи!
У тех, кто хочет спать, есть право продолжить это занятие. Но ведь есть и те, кто понимает, что спящих запросто приволокут в глобальный Освенцим, или царство Великого инквизитора. И потому они хотят проснуться.
Убежден, что это просыпание невозможно без задействования той интеллектуальной напряженности, от которой по понятным причинам людей отучают те же, кто волокут их в этот новый Освенцим, или новое царство Великого инквизитора.
Не будут люди способны напрягаться, начнут они от этого отключаться, кричать: «Ой, как больно!» — так их можно будет голыми руками брать и куда угодно засаживать. И никуда они из этого не вылезут.
Представьте себе, что большевики или французские революционеры не могли бы интеллектуально напрягаться. Далеко бы они ушли?
Убежден также в том, что альтернативы такой интеллектуальной напряженности, готовности к ней, способности ее осуществлять, просто не существует. И что сначала она, а потом всё остальное. Притом что всё остальное абсолютно необходимо. Не был бы я в этом убежден, не занимался бы таким детальным обсуждением злосчастной ковидной проблематики, превращающейся всё более и более в фактор зловещей и очень крупной игры.