Вряд ли кто-нибудь толком объяснит, что происходит сегодня с нашим школьным образованием. Чуть ли не с середины девяностых мы слышали стенания чиновников по поводу чрезмерной загруженности детей. Придумывались новые программы, призванные облегчить «школьные годы чудесные», сокращались часы на русский язык и литературу. Однако в итоге многие родители — заметьте, с высшим образованием! — продолжают жаловаться на то, что делают с детьми домашние задания до часу ночи. Похоже, их жалобы недавно услышала президент Российской академии образования Людмила Вербицкая и решила как-то подсобить. В частности, предложила убрать из школьного курса литературы роман «Война и мир». Дескать, философская глубина данного произведения Толстого слишком сложна и мудрена для подростков, если и прочитают, все равно не поймут. Так зачем напрасно напрягаться? Действительно, стоит ли? Об этом наш разговор с кандидатом филологических наук, доцентом ЛГПУ Александром Кондратьевым.
— Речь о «Войне и мире» не случайна. Это гениальное произведение, похоже, у наших либералов в печенках сидит именно потому, что отвечает на вызовы нашего времени. Мир все время пытается переписать матрицу нашей культуры по своему разумению — это было и во времена Наполеона, а сегодня Вашингтон диктует свои правила. Мы на словах выступаем за сохранение корней, а на деле сами же эти корни подрубаем. Как можно лишить подростков чтения книги, которая как раз и посвящена становлению личности на крутых виражах истории? Ведь сам Толстой писал: «Загадка истории — разгадкой будет человек».
— Так чего же мы лишаем детей вместе с этим романом?
— Если даже пьяный Лаврушка говорит Наполеону, сделав вид, что не признал его: «Мы слыхали, что у вас есть Бонапарт, который весь мир завоевал, но про нас-то совсем другая статья», то вот это и есть самое главное — «про нас другая статья», и это надо впитать со школьного возраста. Пятнадцатилетний Петя Ростов вместо поступления в университет готов подать прошение государю-императору о поступлении на военную службу: «Я не могу, не могу ничему учиться, когда Отечество в опасности!» — говорит он со слезами на глазах отцу. У Толстого подросток идет защищать свое Отечество, а мы убеждены, что нынешние его однолетки не смогут этого понять. Простите, но тогда о каком воспитании патриотизма мы вообще говорим? А разве не то же самое было на Донбассе, когда четырнадцатилетние подростки пошли сражаться? Кто их призывал? Но они знали, что их прадеды сражались против Бандеры, которого нынешняя киевская власть сделала героем. Вот она, современная ситуация.
— Вы не допускаете, что нынешним школьникам проникнуть в глубины Толстого на самом деле сложно?
— Нет. Более того, я убежден, что им необходимо давать это противоядие от «заманух» потребительского мира. Ведь Толстой писал, что в безнравственном мире всевозможные технические изобретения, заменяющие живое общение, не только вредны, но и опасны. А мы сначала уничтожили нравственность, потом вручили детям планшеты, стали пропагандировать дистанционное образование, в котором передается информация, но отсутствует человеческое начало, не развивается творческий потенциал.
— Неужели сегодня детей реально оторвать от планшета?
— Реально! Покажите им, как они обедняют себя, и для этого роман — идеальная возможность. Вспомните, как Николай Ростов возвращается домой после проигрыша, и Соня взглядом его спрашивает, что произошло. Взглядом! А когда Наташа, возвращаясь от дядюшки, вспоминает мотив песни, и Николай спрашивает ее: «Поймала?» именно в тот момент, когда она этот мотив вспомнила? Это понимание людей на уровне интуиции, которое невозможно при общении в чатах. Это и есть единение человеческих натур, человеческой природы.
О мериле успеха
— Так что же так пугает во Льве Толстом?
— Главная его мысль: человек может состояться только среди других людей, и полностью состоявшимся он становится тогда, когда исчезает с социального горизонта. Это же полностью противоречит установкам наших либералов на лидерство и успешность! Развенчание культа Наполеона и откровенная насмешка над ним, несостоятельность планов Андрея Болконского послужить Родине исключительно за счет уникальности и возвышения своей личности — это же все для них как кость в горле. Ведь кто у Толстого подлинный герой? Неприметный капитан Тушин, вышедший из народа и слившийся с ним. Человеческая гордыня для Толстого — величайший грех. А у нас ее сегодня возводят в ранг доблестей и главного условия для достижения успеха.
— Вы не боитесь, что, проникнувшись Толстым, ребята на самом деле не добьются в жизни успеха?
— Ерунда. Я вел внеклассные уроки, в том числе и по Толстому, в кадетском классе сорок третьей школы. Вы не представляете, как ребятам это было важно и интересно, как они начинали размышлять вслух, какие открытия для себя делали! В этом году был выпуск пятьдесят человек, и практически все они поступили в высшие военные училища. Дети из самых разных семей. Но за годы учебы они стали особенными. Если у кого-то на душе была смута, он мог в два ночи позвонить однокласснику и попросить выйти на улицу, чтобы поговорить. Им и в голову не приходило писать эсэмэски или общаться в Интернете, они уже знали, как важно просто помолчать вдвоем, когда понимание происходит на интуитивном уровне. А разве мы, взрослые люди, не знаем, как необходимо иметь друга, к которому в трудную минуту можно приехать среди ночи и просто выпить рюмку водки на кухне? И не думать при этом, кто какого успеха достиг. А из нас пытаются вытравить это, переделав на прагматичный западный лад. И при этом ломают код нашей национальной культуры. Состоявшийся человек Толстого это тот, который не виден, растворившись в других. Но, отказавшись от своей исключительности, он получает мощные тылы в лице этих всех остальных. Человек — всё и часть всего. Не такая уж сложная мудрость, но ее надо постичь.
— Она облегчит детям дальнейшую жизнь?
— Конечно, ведь легче жить, когда знаешь, что ты не один. Трудно жить, когда ты участвуешь в бесконечных рейтингах, конкурсах, проектах, и везде ты должен стать самым лучшим, то есть возвыситься над другими. Это ведь прямой путь к одиночеству, к разрыву связей с людьми и миром. А у Толстого прямо противоположное: становление ребенка происходит в его поиске себя среди других. Русская православная цивилизация с ее соборностью альтернативна западной христианской цивилизации. По их лекалам нашу жизнь нельзя разметить и просчитать. Нельзя на английский перевести слово «справедливость», получается «юстиция». Нельзя перевести слово «совесть», мы выходим на «сознание». И понятие интеллигент есть только у русских. Христианская мораль взывает: нельзя быть лучше всех! Я был потрясен, увидев огромный баннер с фотографией ребенка и подписью «Я лучше всех!» Это какая голова должна быть у родителей, чтобы позволить вот так использовать свое чадо?! Неизвестно еще, чем это к нему вернется.
Понимание и сопереживание
— Вернемся еще раз к тому, как школьники воспринимают Толстого…
— Я помню, как присутствовал на открытом уроке по «Отрочеству». Это были настолько не заученные выступления, настолько не вымуштрованный диалог, что оставалось только восхищаться! Дети именно эмоционально, через чувства вместе с Николенькой, поехавшим в Москву, сделали для себя такое же открытие: «Мы не одни!» Когда я провел внеклассное занятие по Толстому, то ко мне стали подходить ребятишки из других классов и спрашивать: «А у нас вы такие уроки будете проводить?» Значит, им уже рассказали, им тоже захотелось. А потом мы смотрели фильм «Француз» по повести Дубровина «В ожидании козы», и дети сами провели параллели с Толстым! Но сегодня книги Дубровина вы не найдете, как не найдете повести Крапивина «Мальчик со шпагой», которая не вошла в собрание сочинений,— их идеи и идеалы негласно признаны «вредными» для воспитания человека нового, рыночного формата.
— Но чтобы у детей случались такие откровения, надо так преподавать литературу…
— А сегодня со всеми этими правилами ЕГЭ преподавание свелось к изучению и «различению» выразительных средств, чтобы дети могли отличить эпитет от метафоры. Кому это надо?! Понимание приходит не через ум, а через эмоциональное сопереживание. И не может быть других «компетенций» в программе по литературе, кроме понимания. Вот когда ребенок говорит: «Я вот заметил, что Николенька и тут заплакал, и тут… а у меня такого не было. Может, я урод?», то это и значит, что пришло понимание, встраивание в общечеловеческие отношения, начался поиск себя среди других. Ведь ребенок не сказал: «У, Николенька урод, а я — крутой, я не плачу», ему захотелось не возвыситься, а понять другого, найти его черты в себе, а свои — в нем. И после Толстого Запад будет твердить нам о какой-то толерантности, как о своем уникальном открытии. Но западная толерантность — это извращение истинных христианских ценностей, это проповедь индивидуализма и эгоцентризма. Да, кто-то прочтет роман до половины и вернется к нему в более позднем возрасте, а кто-то прочтет целиком и расскажет о своих открытиях другим. Кто-то просто будет внимательно слушать учителя. Но в любом случае, души детей получат прививку от равнодушия и потребительского инстинкта.
Елена Бредис.
Источник "Липецкая газета".