В гимназии с экономическим уклоном (которая предполагает определённый – более высокий – уровень образования, нежели обычная школа) на уроке литературы десятиклассникам был предложен для обсуждения короткий рассказ «Сон Самурая» за авторством Юрия Буйды (ни много ни мало, редактора издательского дома «Коммерсантъ»). Что же такого в этом рассказе? Почему дочь принесла текст почитать маме, а мама решила идти к директору? Мало того, она с возмущением и тревогой поделилась этим с коллегами по работе! А опешившие от подобного коллеги возмутились не меньше. Так эта история попала в этот журнал.
Первую часть рассказа можно считать почти безобидной: в ней кратко описывается романтическая история любви. Но вот вторая часть представляет собой нечто совершенно мрачно безысходное, сдобренное очень специфическими представлениями местной «антиллихенции», цветущей погаными цветами на почве разрушения нашей страны и дающей подобные ядовитые плоды.
Да, я знаю, что обсценная лексика присутствует в нашей жизни и, соответственно, в жизни подрастающего поколения. Но зачем волочь эту дрянь на урок? Объяснить подростку, что это плохо? Или, может быть, наоборот, что это нормально, коль скоро такие произведения расходятся в широкой печати, а авторы подобных опусов номинируются на литературные премии? Радует, что пока не международные.
Но это ещё полбеды! Беда в том, какую информацию о жизни даёт этот текст! Эта, так сказать, выдуманная история. Чтобы понять её разрушительную силу, достаточно лишь вдуматься в безысходность и тлен нарисованной «картины». Ведь этот яд предназначен даже не для взрослых, способных поставить ему определённый барьер, а преподносится подросткам на уроке (!) литературы.
Конечно, автора этой низости приветствуют коллеги по цеху: «Сборник рассказов Юрия Буйды «Прусская невеста», вышедший в издательстве «Новое литературное обозрение», можно расценить как возвращение рассказчика в большую русскую литературу». Значит ли это, что можно поставить «рассказчика» в один ряд с великими классиками прошлых двух столетий? Литературу гуманизма, которая ставила перед собой задачу раскрыть человеку действительно сложные моральные вопросы, пробуждала душу для труда (помните, «душа обязана трудиться»), с вот такой злобной пародией, насквозь пропитанной русофобским презрением. В ней русская женщина предстаёт сначала малообразованной деревенщиной, лишённой высокой культуры, в отличие от цивилизованного японца, а вскоре, по «демократической закономерности», опустившейся блудницей, предавшей высокие чувства ради низости с таким же опустившимся «шалым алкоголиком Ванятой по прозвищу Вонь».
Неужели учитель не нашёл более адекватных произведений для обсуждения на уроке с детьми? Как говорил великий Станиславский, не верю! Это сознательное действие преподавателя, который после такого случая не имеет морального права входить в класс к детям, поскольку нет в этом преподавателе ни профессионализма, ни порядочности, ни любви к своему делу! В таких случаях необходимо поставить вопрос о соответствии преподавателя занимаемой должности. Неужели реформы и последние десятилетия привели к тому, что уже преподаватели не понимают, как они могут изуродовать подрастающих людей подобными «произведениями»? Что это, как не война с семейными ценностями, поругаемыми в святая-святых – храме воспитания нового поколения?
P.S. Юкио Цурукава – отсылка к роману Юкио Мисима «Золотой храм». Мисима совершивший самоубийство «в знак протеста против утраты Японией самурайского духа, вызвав мощную волну выступлений ультраправых по всей стране. Часть биографов, впрочем, не исключает, что косвенной причиной скандального самоубийства явилась глубокая депрессия, вызванная неполучением Нобелевской премии по литературе, на которую честолюбивый Мисима не без оснований рассчитывал, но получил ее советский писатель Михаил Шолохов. Роман основан на реальном событии: в 1950 г. молодой монах сжёг знаменитый Золотой Храм в Киото». Сомнительная слава самоубийцы, совершившего это действие без приказа сюзерена, воспевшего падение нового герострата, немало говорит о вдохновившей Буйду «музе». Знаменательно также противопоставление Шолохову, одному из величайших классиков русской прозы прошлого века.
Александр Кукарин, РВС.
Прилагаем к статье обсуждаемый рассказ:
Сон Самурая
Юкио Цурукава был русским японцем с Сахалина. Окончив целлюлозно-бумажный техникум, он приехал в наш городок и стал мастером на бумажной фабрике. В паспорте он был записан как Юкио Тоямович, но жители городка звали его Юрием Толяновичем. Впервые увидев его, старуха Граммофониха подозрительно поинтересовалась: «Сынок, уж не яврей ли ты?» Прозвище ему дали — Самурай, хотя сам Юкио всячески открещивался: «Мой отец бухгалтер, а мать учительница. Какой самурай!» О японском его происхождении напоминала разве что висевшая рядом с зеркалом офуда — ромбовидно сложенный лист бумаги с иероглифами, изображавшими имя владычицы небес — богини Аматэрасу-о-миками.
На фабрике он и познакомился с Лидой Кортуновой, девушкой красивой и бойкой. Вскоре поженились и получили квартиру на Семерке. Едва у Лиды обозначился живот, Юкио поставил во дворе качели для будущего ребенка. Весной он каждый день вытаскивал жену из дома, чтобы полюбоваться цветущей вишней, а осенними вечерами, бережно усадив в мотоциклетную коляску, вывозил на Детдомовские озера, где они молча сидели час-другой, глядя на отражение луны в воде. «Зачем?» — недоумевала Лида. — Зад мерзнет». — «Чтобы ребенок был красив и умен», — отвечал Юкио. И читал ей стихи:
О, как светла,
о, как светла, светла,
о, как светла, светла, светла,
о, как светла луна.
— Это японская луна, — задумчиво сказала Лида. — Про нашу так не скажешь…
У Лиды случился выкидыш. Она плакала днем и ночью, а Юкио сидел под падающим снегом на качелях и курил папиросу за папиросой.
— У нас с тобой разные крови, — сказала Лида. — У меня православная, а у тебя чужая.
— Если хочешь, я крещусь, — предложил муж. — Не больно.
Лида с сомнением покачала головой.
— Ты даже сны чужие видишь.
— Откуда тебе знать? — удивился Юкио.
— Бога не обманешь.
После второго выкидыша Лида запила и стала путаться с мужчинами.
Юкио поехал в Кибартай и крестился.
Вернувшись, он застал Лиду в кухне с шалым алкоголиком Ванятой по прозвищу Вонь.
— Пшел вон! — закричала Лида, едва Юкио переступил порог. — С кем хочу — с тем и ебусь! Зато он моей крови!
Юкио вышел во двор и сел на качели. Шел снег — тихий, как сон. Все спящие одной крови, подумал Юкио.
Утром, когда пропела долгопоющая птица петух, Лида вышла во двор и обнаружила мужа мертвым — у него остановилось сердце.
Качели раскачивались в две руки — с одной стороны их толкал, наверное, Иисус Христос, с другой — Аматэрасу-о-миками, владычица японского неба.
Светила луна, шел снег, была Россия.
Скрип-скрип-скрип…