Статуэтка, сделанная феминисткой Алидой Волш (США). Богиня Мать-Земля
Зависимость от бессознательного… После открытий, сделанных психоанализом, образ человека принципиально изменился. Побуждения, мотивы, психический материал, скрытый от «дневного» разума в подсознании, который в XIX веке интересовал только специализирующихся в соответствующей сфере психиатров, был признан западной философией в качестве базовой составляющей личности. В конце концов это стало общим местом и в житейских представлениях о человеке. В XX веке человек обнаружил внутри себя целую сферу, которая в обычном состоянии им не контролируется — скрытые влечения, подавленные желания, вытесненные воспоминания, деструктивные комплексы, комплекс собственной неполноценности и так далее.
Можно ли считать психоанализ научной дисциплиной? Или это скорее некое учение, не столько описавшее, сколько сформировавшее определенные константы самопонимания человека?
Нойманн — психоаналитик. И как психоаналитик он убежден, что зависимость от бессознательного — это универсальная и неизменная истина. Психологически человеком управляет то, что в обычном состоянии ему неизвестно. Активность бессознательной сферы «приводит человека в движение, преобладает над ним и превращает в свой инструмент», пишет он. «Превосходство вторгающихся сил бессознательного, когда они спонтанно появляются, более или менее исключает эго и сознание: люди, так сказать, охвачены и одержимы этими силами», — утверждает Нойманн. То есть одержимы тем, что сами в себе не контролируют и о чем толком не знают.
Психоанализ впервые заявил о том, что, в принципе, так происходило всегда.
Юнгианский психоанализ добавил к этому представление о коллективном бессознательном, едином для целых народов или всего человечества. Коллективное бессознательное, по Юнгу, залегает глубже личного и еще меньше подлежит контролю или изменению, чем личное. Оно врожденно свойственно человеку и при выведении его на уровень сознания проявляется как первобытное мифологическое мышление в своих особых первичных формах. В отличие от осознания материала из личного бессознательного (например, воспоминания забытых, вытесненных травматических событий личной истории), которое вызывает у человека прилив энергии, — материал из коллективного бессознательного, будучи осознан, воспринимается как нечто сверхъестественное и жуткое, а само осознание представляется вредным и нарушающим нормальную психическую жизнь. В качестве наиболее яркого примера «проникновения» материала из коллективного бессознательного на уровень сознания Юнг рассматривал шизофрению. И считал, что психопатология в целом коренится в бессознательной психической активности. Коллективное бессознательное состоит из архетипов — неких всеобщих форм образов, существующих с древнейших времен.
Нойманн как представитель юнгианской школы сосредоточил внимание на архетипе Великой Матери как ключевом. И связал именно с этим архетипом зависимость от бессознательного как таковую. Представив ее при этом почти как утраченное благо.
Для женщины зависимость от бессознательного органична, считает он. Меняется только одно — отношение к этому мужчины. В древности, в период древнего матриархата, мужчина полностью признавал и принимал эту зависимость. Тогда он был экстремально зависим от природы и подчеркнуто подчинен ее всепорождающему и всетворящему жизненному началу, олицетворенному материнским божеством, которое Нойманн называет «великой Богиней».
Эта Богиня, по существу, находится внутри него — в виде архетипа. При этом роль самого мужчины крайне незначительна. В первобытном обществе не признавалось даже его участие в продолжении рода — беременность рассматривалась как магическое свойство женского начала, наряду с менструацией. Чудо беременности происходит во «внутренней женско-матриархальной сфере», пишет Нойманн. Любовь же к отдельному человеку на первобытной стадии вовсе не существует.
Замечу, что Нойманн был не единственным, кто заявил в тот период времени об универсальности и «изначальности» культа «Великой Богини». Чуть раньше британский поэт Роберт Грейвс — один из тех, кто стоял у истоков психоделического движения на Западе — выдвинул идею о том, что именно древний культ богини-матери положил начало всем мифологиям и затем был попран патриархатом, который противопоставил женской мудрости интеллект. Согласно Грейвсу, Великая Богиня является единственной настоящей музой всех поэтов.
Итак, у первых людей любви не было. Появление же любви связано с магией материнства, утверждает Нойманн. Здесь он ссылается на французско-британского антрополога Робера Бриффо, автора фундаментальной работы под названием «Матери. Исследование происхождения чувств и институтов», представляющей попытку масштабного антропологического и религиоведческого экскурса в древнейшую историю человечества для выяснения всеобъемлющей роли женского начала. Она была создана еще в 1920-е годы.
Наиболее известна эта работа тем, что в ней был сформулирован принцип, получивший название «закона Бриффо»: «Самка, а не самец, определяет все условия животной семьи. Если выгоды от ассоциации с самцом нет, то ассоциации не происходит». Этот принцип Бриффо распространял на существование первобытного человечества и вообще считал судьбоносным для человека.
Источником происхождения чувства любви, да и вообще человеческой культуры, по Бриффо, стали отношения матери с ее ребенком, особые материнские чувства к человеческому ребенку, связанные с тем, что человек, в отличие от животных, в раннем возрасте фактически продолжает эмбриональное развитие, то есть остается беспомощным — а значит, нуждается в особенно тщательной материнской опеке. Эти материнские чувства и переходят в дальнейшем в любовь. Согласно этим представлениям, любовь у мужчины образуется за счет заимствования привязанности женщины, для него «эквивалентной материнской нежности и преданности, под эгидой которых происходило его развитие».
Итак, по Нойманну, на первом этапе зависимость от бессознательного является универсальной основой и органической частью жизни. Вообще, жесткая граница между сознанием и бессознательным отсутствует. Она формируется лишь с переходом к патриархату, когда женское постепенно перестает играть роль ведущего магического начала. А его права «узурпирует» мужская духовность, связанная с идеей божественного происхождения человека и его устремления к трансцендентному.
Нойманн дает этому следующее описание: «Поскольку патриархальный мир стремится отрицать свое темное и „низкое“ происхождение, свои корни в изначальном мире, он делает всё возможное, чтобы сокрыть свое родство с Темной Матерью и — одновременно по праву и без — считает необходимым изготовить „высшую генеалогию“, уходящую в небеса, к богу небес и сияющему аспекту».
Цель же самого Нойманна явным образом в том, чтобы «сорвать покровы» тайны с происхождения мира из Темной Матери. Для этого ему необходимо обосновать, что у мужчины нет ничего своего — он весь происходит «оттуда».
В связи с этим Нойманн критикует крупнейшего теоретика матриархата Иоганна Якоба Бахофена — конкретно его представления о роли мужчины в первобытном обществе. Речь идет о так называемой матрилинейности — древней системе, при которой имущество и права наследовались по женской линии, а не по мужской. Бахофен впервые предположил, что при матрилинейном браке отец детей мог оставаться неизвестным, а все права на них имела именно мать. Мужчина же рассматривался как безличный «сеятель», чья роль в жизненном цикле заключается лишь в том, чтобы бросить свое семя в плодородное лоно. Нойманн комментирует это следующим образом:
«Бахофен верно указал, что в матриархате мужчина рассматривался как сеятель, но он не осознал радикальный смысл этого образа, в котором мужчина только инструмент земли, и семя, которое он сеет — это не „его“ семя, а семя земли (выделено мною — прим. И. Р.)… Великий Сосуд рождает свое семя в самом себе; это партеногенез (т. е. однополое размножение — прим. И. Р.), и мужчина в нем нужен только как открыватель, пахарь и сеятель семени, которое зарождает в женской земле. Но это семя рождается из земли; это одновременно колос и дитя».
То есть мужское семя на самом деле принадлежит сфере Женского.
Либидо, сексуальность, как универсальная стихия жизни (Фрейд называл это «эрос») — тоже обитает в Женском. Мужчина же лишь «приводит его в движение»:
«Огонь, за которым женщина повсеместно присматривает (имеется в виду роль женщины как хранительницы очага — прим. И. Р.) — это низший огонь, земной огонь и огонь, содержащийся в женщине, который мужчине нужно только „высверлить“ из нее. Либидо, воспламеняющееся в сексуальности, внутренний огонь, ведущий к оргазму, имеющий свое высшее соответствие в экстазе оргазма, в этом смысле является огнем, покоящимся „внутри“ Женского, который Мужскому нужно только привести в движение».
По сути, Нойманн, пользуясь аппаратом психоанализа и предшествующими концептуализациями антропологов, подводит базу под такое общественное устройство, в котором духовное начало, основанное на устремлении за пределы предписанного земной природой, утрачивает для себя какую бы то ни было базу опоры. Речь идет о том, что всё произошло из изначальной тьмы, первичного бесформенного океана, всё подчинено его господству, и попытка сокрыть эту истину обречена.
То есть нет ничего духовного. Чуть позже мы рассмотрим, как с другой стороны к этому же приходят постмодернисты, тоже не чуждые психоанализу. Сейчас же хотелось бы подчеркнуть то, что эта изначальная тьма есть для Нойманна сущность женского. И что в период древнейшего матриархата господство этой тьмы (которое отождествляется со смирением мужчины перед господством подсознания в психической жизни) было общепризнано. Позже оно было искажено патриархатом, создавшим «холм сознания» в океане бессознательного, и в итоге приведшего к «гипертрофии сознания», которая теперь «угрожает существованию западного человечества».
Дискуссия о древнейшем матриархате как первой форме социальной организации человеческих сообществ идет с XIX века и до сих пор не завершена. Существовал ли матриархат? Если да, то в каком виде?
Первым уклад, основанный на преобладании женщин, причем в разных частях света, описал французский иезуит Жозеф-Франсуа Лафито еще в начале XVIII века. Прожив пять лет в качестве миссионера в среде канадских индейцев, Лафито сопоставил результаты своих наблюдений за ними с данными античных авторов о народах Греции и Малой Азии древнейшего периода — и обнаружил и там, и там черты «женской власти».
В 1860-е годы древнейший матриархат, или гинекократия, получил подробное обоснование в работах швейцарского ученого Иоганна Якоба Бахофена, который опирался в основном на мифологию, постулируя, что она является достоверным источником по вопросу об условиях жизни древнего человечества, чье культурное развитие она определяла. В подтверждение он ссылался на древних историков, свидетельства которых во многих случаях подтверждали содержание мифов.
Бахофен пришел к выводу, что гинекократия была универсальным этапом развития человечества. Матриархат не мог ограничиваться какими-то отдельными этносами — он везде и всюду в древности предшествовал патриархату. Потому что обусловлен он не этническими особенностями, а единообразной и закономерной человеческой природой. Он есть необходимая культурная ступень, и все патриархальные народы прошли некогда через стадию матриархата.
Представления Бахофена о матриархальном обществе получили огромный резонанс в Европе. Матриархат называли великим научным открытием в масштабе столетия.
Параллельно с Бахофеном к аналогичным выводам пришел британский ученый Джон Фергюсон Мак-Леннан, исследовавший эволюцию брака.
Вскоре их подтвердил американский этнограф Льюис Генри Морган, изучавший индейцев американского континента и полинезийские племена. Он составил определенную периодизацию развития брачных отношений, выделив ряд древних типов семьи. Часть из этих типов он непосредственно наблюдал у дикарей, а часть воссоздал по «следам» — из тех понятий о родстве, которыми дикари пользовались. Первоначальные типы семьи у Моргана соответствовали описанию матриархата у Бахофена. На модель Моргана опирался в дальнейшем Фридрих Энгельс.
К точке зрения Бахофена и Моргана присоединились и другие ученые XIX века, занимавшиеся антропологией, такие как Эдвард Тейлор, считающийся основателем эволюционной теории культуры. Еще одним исследователем темы матриархата стал зять Карла Маркса и один из ключевых его соратников Поль Лафарг. Лафарг, как и Бахофен, описывает матриархат не только как фактическое положение вещей в истории, но и как утраченное в дальнейшем благо. Лафарг впервые связывает матриархат с первобытным коммунизмом.
Какие слагаемые древнейшего матриархата выделяли его теоретики? Почти все они описывают, что женщины при матриархате держатся вместе и совместно управляют хозяйством. Что по женской линии происходит наследование имущества и прав (уже упомянутая матрилинейность), и что женщина является «хозяйкой» дома, куда к ней приходит мужчина, заключающий с ней брак (матрилокальность). Что женщины назначают вождей племени и вдохновляют мужчин на воинский труд и охоту, а в дальнейшем — и на примитивные сельскохозяйственные работы. Что женщина «составляет клан» и несет ответственность за его воспроизводство.
Но это не всё. Главное — что некая женская энергия составляет сакральную основу бытия племени. На это указывают фактически все авторы, занимавшиеся матриархатом. В том числе и рационалистически настроенный Лафарг, оперирующий к тому же аппаратом исторического материализма.
Он пишет, что женщина казалась мужчинам допатриархального времени «существом, носящим в себе нечто от святости и прозорливости». Она является хранителем огня, священного для первобытных людей. Род имеет одно жилище. В центре этого жилища горит огонь, который является также и центром рода. Этот очаг есть собственность женщины и переходит от нее к дочери по женской линии.
Уже начиная с конца XIX века появляется критика представлений о матриархате. Она в основном была связана с превращением культурной антропологии в специализированную научную дисциплину. Ученые-антропологи, стремившиеся строго следовать естественнонаучному подходу, ограничили свой материал результатами достаточно дотошных исследований конкретных обстоятельств жизнедеятельности современных дикарей. И быстро пришли к тому, что, во-первых, в полном завершенном виде матриархат как власть и доминирование женщины нигде не обнаруживается. А во-вторых, в структуре брачных отношений племен имеется значительная вариативность. В частности, матрилинейность и матрилокальность фиксируются не на самых примитивных стадиях развития, а появляются при достижении определенного уровня культуры; происходят переходы от патрилинейности к матрилинейности, а не наоборот; в условиях матрилинейности наблюдается «социальное отцовство», то есть, вопреки Бахофену, наличествует само понятие «отца», и так далее.
Последовательность типов семьи, которую выдвинул Морган, и само его представление об эволюционном развитии человеческой семьи от одного типа к другому были раскритикованы. В пику эволюционизму Моргана, то есть его идее последовательного прохождения человечества от примитивных форм социокультурной организации ко всё более совершенным, была выдвинута идея о «культурном релятивизме» развития человеческих сообществ и высокой роли индивидуальности в этом процессе.
В итоге представление о матриархате было в антропологической науке опровергнуто и само употребление понятия «матриархат» стало моветоном. Важно, что при этом никакого альтернативного представления об универсальных формах организации человеческих сообществ не возникло. Был отвергнут сам подход ученых XIX века, связанный с поиском универсальных эволюционных последовательностей культуры. То, что считалось чертами матриархата — матрилинейность, матрилокальность и так далее, — стало рассматриваться как частные примеры функциональной организации социальных структур. И продолжало исследоваться как подобные частности. Такой процесс трансформации научных подходов произошел в XX веке и в других науках, которые перестали искать «общие» объяснительные теории и начали всё более дробить и специализировать свой предмет.
Между тем, начиная с 60-х — 70-х годов, на волне роста феминизма, внимание к модели древнейшего матриархата снова возросло, только уже за пределами научной антропологии. Появились «критики критиков» — антропологов, опровергавших Бахофена и Моргана, — в первую очередь феминистки, но и не только. Они обратили внимание на то, что антропология опровергла гипотезу о существовании матриархата как периода господства женщин или власти женщин в той форме, в какой при патриархате господствуют мужчины. А об этом, собственно, никто и не говорил.
Матриархат в этом смысле отличается от патриархата, о чем писал еще Бриффо. Он (как, кстати, и марксист Лафарг) связывал начало патриархата с появлением частной собственности. Бриффо утверждает, что у «конституционально-хищного» мужчины при появлении предпосылок частной собственности является желание утвердить ее, накопить богатство и передать ее своим потомкам. (Другим — и возможно, более важным — аспектом этого же перехода является оформление личности, индивидуальности, которая до того растворена в «родовой» матриархальной семье, а теперь начинает утверждать себя — но обсуждение этой темы увело бы нас в сторону.) Суть в том, что при переходе к патриархату появляется власть, иерархия. А господство женщин при матриархате «основано не на искусственном экономическом контроле, вытекающем из прав собственности, а на функциональном устройстве социальной группы», то есть на естественных преимуществах женщины, связанных с материнством.
В конце XX века эту тему продолжили так называемые духовные феминистки. То есть феминистки, считающие, что у женщин должна быть своя «Богиня» за пределами мужского пантеона, и проводившие в США начиная с 1970-х годов практики поклонения такой богине. Одна из основательниц этого направления, Глория Феман Оренштейн, писала: «Вопреки тому, как патриархальные религии лишают женщин прав и возможностей, традиция Богини не исключает мужчин. Религия Богини не есть перевернутая патриархальная религия, она не предлагает матриархальную иерархическую систему».
По интерпретации феминизма, при матриархате мужчины вообще имели даже более безопасное место, чем имеют при патриархате — хотя и менее «возвышенное». На основании этого феминистки полагают лучшим для мужчин отказаться от «власти отцовства» ради «прелести сыновства».
Напомню, с чем связана эта «прелесть» — с полной «поглощенностью бессознательным», с полной отдачей себя в руки порождающе-пожирающих сил природы.
У Бриффо есть потрясающий пассаж, в котором он заверяет читателя, что практика убийства матерями детей при матриархате вполне сочетается с «нежным» отношением к ним и кажется нам противоестественной исключительно из-за нашей «испорченности» цивилизацией.
«Детоубийство совершается первобытными женщинами без всякого угрызения совести или „борьбы“ чувств; но у них, как и у животных-матерей, материнство заключается именно в признании своего потомства, а не в интеллектуально понимаемом отношении к нему. Смерть и священное значение жизни понимаются различно в первобытных и цивилизованных обществах. Убийство детей, как и умерщвление стариков, часто может совершаться с самыми нежными чувствами и переживаниями по отношению к ним. В любом случае несомненно, что практика детоубийства не является признаком недостатка материнской нежности».
Древнейший матриархат, действительно, расценивался открывшими его учеными не как господство женщин, во всем аналогичное господству мужчин при патриархате. Некоторые из них подчеркивали, что вождями матриархального племени могли быть и физически более сильные мужчины — однако во всех своих функциях они были зависимы от женщин. Успех мужской деятельности — охоты, войны с соседними племенами, сельскохозяйственных работ — определялся сакральным вкладом женщин. Пока мужчины заняты такой практической деятельностью, женщины совершали ритуалы, чтобы повлиять на нее нужным образом.
Кроме того, наверняка, матриархат нельзя рассматривать как универсальную первоначальную стадию в эволюции семьи, через которую прошли все общества без исключения. Это подтверждают обнаруженные факты того, что матрилинейность возникала подчас лишь на определенном этапе развития сообщества.
Однако, по-видимому, в целом ряде случаев матриархат существовал как устойчивая социальная констелляция, предполагавшая, во-первых, ведущее положение женщины в рамках брачных отношений. И, во-вторых — это главное, — концентрацию в женских руках сакралитета, от которого всё племя считало зависимой свою деятельность и судьбу. И этот сакралитет концентрировался вокруг жестокого, ужасающего женского божества, олицетворявшего порождающе-пожирающую сущность природы. А также дотварный океан тьмы.
Если это так, то мы вполне можем считать, что феминистское движение провозглашает вторичное явление подобного матриархата. Именно в этом смысл упоминавшихся феминистских лозунгов «Революция будет феминистской или ее не будет» и «Будущее — женское».
Пожалуй, многим трудно будет себе представить такую трансформацию благополучного западного мира. Ведь она должна сопровождаться значительной деградацией и деструкцией существующих форм социальной организации, в частности, полным разрушением традиционной семьи. И значительным отупением и оскотиниванием населения, особенно мужской его части. Могут сказать, что управление таким обществом станет невозможным, что оно утратит какой бы то ни было технологический, военный, экономический потенциал. Как будут в нем функционировать атомные электростанции, армии? Независимость и состоятельность такого общества под вопросом. Всё это кажется нереальным.
Однако отвергнуть таким образом этот сценарий трансформации человечества означало бы недооценить угрозу. При древнем матриархате, по описаниям, мужчины прекрасно могли совершать целесообразную деятельность, в частности, успешно воевать с соседними племенами и даже развивать средства такой войны. Ряд авторов говорят о том, что именно при таком строе сформировалось и оседлое сельское хозяйство. Работало всё то, что опиралось на сакралитет, то есть подкреплялось темными матриархальными культами. На них же, по существу, опиралась и власть.
Это предполагает (скажем осторожно), что в пределах такой системы возможна устойчивость. Сегодня таким образом может быть обеспечена (опять же, предположительно) работа нужных технологических секторов и институтов власти. А в это время в массе будет твориться нечто немыслимое: исчезнет понятие преступления, существующее сегодня, будет царствовать пещерная дикость, помноженная на остатки технических возможностей, и большие потоки людей будут охвачены клиническим безумием.
Видя, как западный мир, претендующий на роль передовой части человечества, почти без сопротивления погружается в невиданную еще недавно перверсную мерзость и другие извращения человеческой природы, мы должны видеть и эту дальнейшую мрачную перспективу. И то, с какой силой человечество направляют именно в этот антропологический транзит.
Пока что этот процесс споткнулся о сопротивление России. В сегодняшней войне мы отстаиваем возможность не примкнуть к «цивилизованному Западу». Однако мы не можем построить всю нашу борьбу просто на неприятии идущих трансформаций. Чтобы победить, мы должны предложить миру альтернативу. И для такой альтернативы у нас есть основания в нашей метафизике и исторической практике.
Илья Росляков
Газета «Суть времени»