Франсис Пикабиа. Ligustri. Около 1929
Апатия большинства населения произвела настолько неблагоприятное впечатление на активное протестующее меньшинство, что привела, в частности, и к обвинению народа, то есть большинства, в содействии пенсионной реформе путем непротивления ей.
Краткое содержание «предыдущей серии»
В предыдущей части нашего исследования результатов опроса АКСИО-8 мы установили, что:
Во-первых, в российском обществе сформировался антивластный консенсус. Негативизм в отношении власти проявляет большинство людей во всех социально-демографических группах, граждане различного имущественного положения, разных убеждений. Властью никто не доволен, в отвержении власти все сходятся.
Во-вторых, что как минимум одной из причин формирования антивластного консенсуса в России является отсутствие в нем «социального государства», что бы люди ни понимали под этими словами. При этом ясно, что любое движение в сторону «социального государства» (то есть человеческого отношения власти к народу) воспринимается и будет восприниматься обществом позитивно, любое движение от «социального государства» воспринимается и будет восприниматься негативно и ухудшать отношение народа к власти.
В-третьих, возникший антивластный консенсус накрепко спаян крайне негативным отношением практически всего российского общества к пенсионной реформе, принятой год назад. Именно принятие пенсионной реформы явилось для большинства граждан и доказательством отсутствия «социального государства» в России (то есть определенного качества отношения власти к народу), и причиной резкого ухудшения отношения к власти.
В-четвертых, ответственность за принятие решения о пенсионной реформе сформировавшийся антивластный квазикласс возлагает на власть в целом и лично на В. Путина, в гораздо меньшей степени обвиняя правительство, мало — «Единую Россию», и совсем не обвиняя региональные власти. То есть, хотя отторжение власти у большинства населения носит системный характер, персональную ответственность за сложившуюся ситуацию несет в основном лично президент. И никакое правительство, никакая «Единая Россия», никакие региональные власти внимание граждан в этом смысле не отвлекают — их влиянием на происходящее в стране, с точки зрения населения, можно пренебречь.
В-пятых, объективный интерес этого квазикласса заключается в том, чтобы существующая власть куда-нибудь исчезла — в этом и состоит «отпадение народа от государства». Запрос подавляющего большинства граждан состоит в том, чтобы власть была другая, государство было другое, а жизнь чтобы имела некоторые социалистические черты.
Глядя на такие результаты, нельзя не задаться вопросом о том, почему имеющееся негативное отношение народа к власти почти никак не отражается на поведении граждан? Почему люди не пытаются как-то воздействовать на власть? Почему они продолжают за нее голосовать на выборах? Почему они не протестуют?
Как показал наш опрос, подавляющее большинство населения негативно относится к пенсионной реформе, принятой год назад. И еще год назад было понятно, что большинство населения против этой пенсионной реформы — об этом говорили все опросы общественного мнения, да и движение «Суть времени» собрало более миллиона подписей под обращением к президенту с требованием остановить пенсионную реформу. Однако понятно было и то, что никакой особой активности в борьбе против пенсионной реформы граждане проявлять не хотели: митинги, которые организовывали различные политические силы, были относительно малочисленными, да и было этих митингов не так чтобы много. В общем, особого протеста не было, хотя можно предположить (и это будет законное предположение), что если бы в Москве на любой из разрешенных митингов вышли 100 тыс. человек (это не более 1% от взрослого населения Москвы), то пенсионную реформу либо отложили бы, либо вообще отменили. Так почему же?
В опросе АКСИО-8 мы попытались разобраться в этом вопросе.
Анатомия непротивления
Вопрос № 18 анкеты АКСИО-8 был посвящен степени и форме участия граждан в протестах против пенсионной реформы. (См. табл. 1)
Осмысливая результаты по этому вопросу, необходимо помнить, что люди склонны давать «социально-желательные» ответы. То есть пытаться представить себя в лучшем свете (с их точки зрения лучшем). Поскольку абсолютное большинство граждан России против пенсионной реформы, то понятно, что социально-желательное направление ответов — это участие в протестах. Поэтому доли «участников протестов», выявленные по результатам опроса, можно считать наверняка несколько завышенными. Однако пропорции различного отношения к протестам по полученным данным представить можно. Что же получилось?
Самая большая группа опрошенных — 41,2% считает протесты бесполезными, причем эта группа в восемь раз больше группы «принимавших участие в митингах и пикетах» и почти в два раза больше группы, подписавших различные обращения против пенсионной реформы. Что может означать мнение, что «протесты бесполезны»? По сути, есть два варианта: это либо проявление апатии абсентеизма («всё равно мы ничего не решаем, ничего не можем изменить, поэтому нечего и пытаться, тратить время, ходить куда-то, что-то подписывать…»), либо это свидетельство страха («пойду на митинг — выгонят с работы»). Что это на самом деле — разберемся чуть позже. В любом случае ссылка на «бесполезность» — это либо сознательный отказ от протеста, либо оправдание своего неучастия в протестах постфактум.
Почти четверть респондентов (24,9%) указали, что они подписали обращение против пенсионной реформы. Конечно, эти цифры кажутся сильно завышенными: если бы четверть взрослого населения подписала обращения, то это было бы более 25 млн человек, а такое количество подписей нигде не фигурировало. С другой стороны, известно, что сборы подписей использовались политтехнологами некоторых общественных организаций для «выпускания пара в свисток» и «слива протеста»: подписи собирали, но они потом никуда не передавались, или собирали подписи в интернете таким образом, что их нельзя было проверить и пр.: люди считали, что они вроде бы что-то сделали для торможения реформы, и успокаивались, а их подписи никак не использовались. В результате мы не можем достоверно оценить число граждан, которые что-нибудь где-нибудь подписали. Соответственно, не можем и сказать, насколько в результатах опроса оказалась преувеличенной доля «подписантов». Однако представляется, что важнее другое — люди, подписывавшие (или сказавшие, что подписали) какие-то обращения, на момент подписания (то есть год назад, до момента принятия реформы) еще, очевидно, верили властям и лично президенту России В. В. Путину, к которому было обращено большинство обращений, — иначе зачем подписывать? А что же теперь стало с их доверием? — но об этом тоже чуть позже.
16% респондентов заявили, что в протестах они не участвовали, но не потому что не хотели, а потому что рядом с ними никаких протестов не было. Ну что ж, хорошая версия, почти что алиби. Хотя уж подпись в интернете поставить можно откуда угодно, не говоря уже о том, что можно же и самому — если очень хочется — организовать что-то по месту жительства, если там так всё спокойно.
Почти 5% заявили, что участвовали в митингах и пикетах. Если бы это было правдой, то участников митингов и пикетов набралось бы минимум 5–7 млн человек. А их не набралось. Но то, что 5% решили заявить о своем участии — тоже неплохо: это означает, что хотя бы сейчас люди считают, что на митинги надо было идти.
4% сказали, что в протестах не участвовали, потому что поддерживают пенсионную реформу. Ну, это хоть понятно. Отметим только, что 4% — очень мало.
Почти 5% респондентов сказали в опросе, что они принимали активное участие в организации протестов: 3,2% собирали подписи под различными обращениями, 1,2% — организовывали митинги и пикеты. Понятно, что и то, и другое, — скорее желаемое, чем действительное. Но всё же это довольно много, тем более, что если бы люди были сильно напуганы, они бы в опросе скорее скрывали свое активное участие, чем преувеличивали. То есть в большинстве случаев речь всё же идет не о страхе, а пассивности, апатии — именно она, скорее всего, главная причина неучастия народа в сопротивлении пенсионной реформе.
Если собрать в группы активных участников (кто, по их словам, собирал подписи и организовывал пикеты и митинги), пассивных участников (кто заявил, что ставил подписи и участвовал в пикетах и митингах) и вообще не участвовавших, по разным причинам, в протестах, то получится так (рис. 1):
Из рис. 1 легко видеть, что 61% по разным «причинам» не участвовали в протестах, 30% участвовали и 5% были причастны к организации протестов. Поскольку, как мы уже говорили, люди несколько преувеличивают свою протестную активность, а также поскольку «организаторы» протестов наверняка были и их «участниками», то 30–35% — это максимальная оценка доли политически активных граждан в России. То есть ожидать какой-то заинтересованности в политике и готовности хоть как-то принимать участие в политических процессах можно ожидать максимум (!) от 30–35%. Все остальные — это пассив, абсентеисты, граждане, которые на всё махнули рукой и не хотят даже пытаться как-то изменить общую ситуацию. Как именно они это объясняют — принципиальной невозможностью что-либо изменить или организационными проблемами — не важно. Важно, что они не участвуют ни в чем и не считают нужным участвовать. Практически это может означать также и то, что на выборах любого уровня максимальная явка, которую можно ждать, — это те же 30–35%. Еще раз подчеркнем — это максимальная оценка, то есть оценка сверху, на самом деле число политически активных граждан меньше и тенденция — к снижению. 30–35% — это, конечно, мало. Почему? Потому что по большому счету выборы при 30%-ной явке не обеспечивают легитимности избранных. Ведь если на выборы пришло 30% имеющих право голоса, и избранный кандидат (не важно на какой пост) получил более 50% голосов, например 60%, то это значит, что за него проголосовали всего 18% избирателей — меньше одной пятой. А 82% избирателей за него НЕ голосовали — и они это знают. Какая же может быть легитимность у избранного таким образом губернатора или депутата? Она до первой сложности, первого мини-кризиса. Такая, мягко говоря, недолегитимность получается.
Если же рассмотреть отдельно «причины» неучастия в протестах, а также «сложить» участников и организаторов митингов и собирателей подписей с подписантами, то получится так (рис. 2):
Из рис. 2 мы видим, что 83% «активных» граждан (которых всего 35%) выбрали более пассивный способ протеста — подписание обращений и прошений — и только 17% сказали об участии в активных формах протеста вроде пикетов и митингов. Это означает, что граждане только условно «активны», на самом деле и среди «активных» большинство пассивны — их нужно уговаривать, убеждать проявлять активность, предоставлять им для этого возможности, причем и в случае такого убеждения они сделают по минимуму. То есть более 80% «активных» при любом раскладе будут идти по пути наименьшего сопротивления.
Как именно распределены «активистские» и «абсентеистские» настроения в обществе, показывает анализ ответов на вопрос № 18 в различных группах респондентов.
Так, на рис. 3 можно увидеть, что в наибольшей степени активность в протестах против пенсионной реформы проявляли люди в возрасте 46–55 лет (суммарно 45% говорят, что участвовали в протестах), а также граждане 36–45 лет (38% участвовали). А наименьшая активность — в самой младшей (16–25 лет; 29% «активных») и самой старшей возрастных (66 лет и старше; 27% «активных») группах.
Выходит, что «активность» в основном определяется степенью непосредственной угрозы пенсионной реформы для конкретного человека (то есть «шкурными интересами»): люди, которым до пенсионного возраста уже близко, более активны, а старшие, которые уже на пенсии, и молодежь, которая думает, что пенсионный возраст от нее бесконечно далеко, менее активны.
Еще лучше это видно на рис. 4, где возрастные группы укрупнены.
То есть мы видим в некотором смысле иллюстрацию к жизненной стратегии «каждый за себя». Наверное, в каком-то смысле это распределение активности и пассивности в вопросе о пенсионной реформе демонстрирует большие (но не окончательные) успехи в деле внедрения в массовое сознание индивидуалистской парадигмы капитализма: «важен только я, проблемы остальных меня не касаются». С другой стороны, полученный результат может быть также следствием разрушения коммуникаций между поколениями.
Интересно, что «протестная активность» по вопросу о пенсионной реформе плавно растет вместе с уровнем образования (рис. 5). Частично эта зависимость объясняется возрастом: люди с неполным средним образованием — это как раз представители либо самых старших поколений, либо совсем молодые люди — то есть представители как раз тех категорий, которые наименее активны. Но в остальном зависимость возрастом объяснена быть не может.
Можно предположить, что с ростом уровня образования растет вера в «демократию» и «процедуры», которые дают возможность «простым» гражданам повлиять на политику и ситуацию в стране. Растет эта «вера» — растет и политическая активность (в данном случае проявляющаяся в декларировании в опросе участия в протестах против пенсионной реформы). В результате если среди лиц со средним образованием «активных» 29%, то среди граждан с высшим образованием их уже 38%.
Возможно и другое объяснение: это не «вера» в демократию влияет, а уровень страха перед проявлением активности, и чем ниже уровень образования — тем больше люди боятся проявлять общественную активность.
Например, на рис. 6 мы видим, что чем ниже уровень образования, тем чаще среди «активных» граждан выбирается «пассивный» способ протеста — подписи (среди «активных» граждан из группы «Неполное среднее образование» 87% что-то подписывали, и только 13% вышли на улицу, на митинги и пикеты). И наоборот — чем выше уровень образования — тем больше «активных» граждан выбирает «уличные» методы протеста — митинги и пикеты (среди «активных» граждан из группы «Высшее образование» 79% что-то подписывали, а на митинги и пикеты вышел 21%).
Если доля считающих, что «всё бесполезно и бессмысленно», никак не зависит от уровня образования, то доля респондентов, использовавших отговорку насчет того, что «рядом не было протестов», с ростом уровня образования заметно снижается (с 26 до 11%). Это может быть объяснено как местом жительства респондентов (люди с высшим образованием в основном концентрируются в городах, где и проходила большая часть протестов, а люди с неполным средним образованием чаще живут на селе), так и бо́льшим страхом малообразованных граждан: они находятся в большей зависимости от работодателя, им сложнее менять работу (тем более на селе и малых городах), они часто плохо представляют свои права и поэтому более бесправны, чем образованные.
Влияние места жительства респондента на степень участия в протестах против пенсионной реформы, безусловно, есть (рис. 7). Городские жители намного чаще заявляют о своей «активности» (37%), чем сельские жители (27%). Что и неудивительно — в городах протестная активность значительно выше, чем в сельской местности, и принять участие в протестах в городах намного «проще».
Франсис Пикабиа. Le Peseur d’âmes. 1931
Интересны зависимости проявления общественной «активности» в связи с пенсионной реформой от самоопределения социального слоя, к которому относится респондент (рис. 8–9). «Активность» растет вместе со снижением «социального слоя». Так, среди респондентов, отнесших себя к «низшему социальному слою», 39% заявили, что так или иначе участвовали в протестах, в «высшем социальном слое» таких оказалось только 28%.
Причем интересно, что «активные» из «низших» слоев склоняются больше к подписанию прошений, а «активные» из «высших» слоев — к уличным протестам (одновременно именно среди них больше всего людей, которые не протестовали, потому что они «за реформу»). Это может быть косвенным свидетельством того, что для «высших слоев», оппозиционно настроенных по отношению к нынешней российской власти, важен именно уличный протест, то есть не решение проблемы (отмена реформы), а дискредитация власти, использование момента для раскачки ситуации.
То же самое, даже еще более отчетливо, видно в зависимостях «активности» от самооценки уровня доходов (рис. 10–11): субъективно богатые протестуют меньше субъективно бедных, но при этом склонность к уличным протестам у них несоизмеримо больше. Если среди граждан с доходами «значительно ниже среднего» проявили «активность» 40%, то среди респондентов с доходами «значительно выше среднего» таких оказалось 33%. Но при этом любителей уличных протестов среди «активных» «бедных» оказалось 10%, а среди «активных» «богатых» — 52%. Как говорится, почувствуйте разницу.
Франсис Пикабиа. Le Peseur d’âmes. 1931
Зависимость степени и предпочитаемых форм «активности» от политической ориентации (рис. 12–13) неожиданной не выглядит: наиболее «активными» группами в протесте против пенсионной реформы оказались наиболее «радикальные» группы — «либералы» (так или иначе 38% участвовали в протестах) и «коммунисты» (41%). А наименее «активными» оказались «консерваторы», то есть сторонники нынешней власти, которые в принципе должны поддерживать все ее начинания (21% «активных»), что вполне естественно.
При этом важно, что «либералы» и «коммунисты» резко отличаются по приверженности различным формам протеста: если среди «активных» «коммунистов» подавляющее большинство (80%) предпочло подписывать различные обращения, то среди «активных» «либералов» это большинство уже совсем не такое подавляющее (60%). То есть значительная часть «либералов», как мы это видим и в реальности, имеют склонность именно к уличным протестам. Весьма вероятно, что они готовы использовать любой повод (а не только пенсионную реформу) для уличной активности и раскачки политической ситуации.
Наконец, обратимся к данным по активности и формам протестов против пенсионной реформы в различных федеральных округах (рис. 14) и субъектах Федерации (рис. 15).
Наиболее «активным» оказался Уральский федеральный округ, наименее «активным» — Южный. Если считать, что доля «неактивных» граждан — это некая условная оценка уровня абсентеизма, то можно видеть, что в наибольшей степени абсентеизм выражен в Южном и Северо-Западном федеральных округах (Северо-Кавказский округ здесь трудно присовокупить, потому что явка на выборы на Северном Кавказе регулируется другими факторами). Наименьшая степень абсентеизма — в Уральском и Приволжском округах, хотя и там доля «активных» участников политических процессов не слишком велика.
Степень «активности» в различных регионах Российской Федерации также сильно различается, что, вероятно, объясняется и составом населения регионов, и местными особенностями.
Перейдем к рассмотрению зависимостей «активности» участия в протестах против пенсионной реформы и предпочтений различных форм протестов от содержательных вопросов.
Вполне естественным выглядит то, что наибольшую активность в протестах против пенсионной реформы проявили те, кто считает, что в России отсутствует «социальное государство» (которое, добавим, по мнению большинства населения должно быть, то есть государство должно обеспечить его гражданам) — см. рис. 16. Так вот, среди тех, кто считает, что в России социального государства «определенно нет», в протестах участвовали в четыре раза больше граждан (46%), чем среди тех, кто считает, в стране есть «социальное государство» (14%). Если считать, что видящие «социальное государство» в России удовлетворены тем, как государство выполняет свои обязательства перед гражданами, то понятно, что протестовать им против пенсионной реформы не с чего. Но те, кто «социального государства» в России не наблюдают, то есть считают, что государство и так перед ними свои обязательства не выполняет, должны быть возмущены пенсионной реформой до крайности и должны протестовать. Однако и среди них 51% не принимали участие в протестах — то есть они не надеются, что протесты могут привести к какому-то результату. Но в таком случае ничто не приведет к результату, в том числе и выборы. Вот и получается абсентеизм: зачем ходить на выборы, если они ничего не меняют?
Тем не менее апатичные настроения («ничего нельзя изменить, всё бессмысленно») значительно меньше распространены среди тех, кто не видит в России социального государства, чем среди тех, кто видит. Те, кто не испытывают сомнений относительного того, что Россия является социальным государством исключительно в тексте Конституции, не только в 3 раза чаще участвуют в протестах и ставят подписи под обращениями к власти, но и гораздо реже считают, что протесты не имеют никакого значения, что они ничего не могут достичь. Получается, что ситуация для многих из этих людей как бы вернулась в XIX век — «никто не даст нам избавленья, ни бог, ни царь…». Если это так, то какие цели преследовала власть, проводя пенсионную реформу? Она активно взялась за конструирование класса, который ее похоронит?
Дополнительного анализа требует группа «восхищённых» отношением власти к народу (рис. 19). С одной стороны, эта небольшая группа участвует в протестах практически наравне с «наиболее возмущенными» поведением власти, с другой — почти не участвует в кампаниях по сбору подписей, в отличие от своих «возмущенных» союзников. При этом доля считающих протесты бесполезным делом в этих группах одинакова. Радикально эти группы отличаются по отношению к реформе: треть «восхищенных» считают ее правильной, а среди «возмущенных» таковых практически нет.
Вероятно, группа «восхищенных» политически неоднородна. Действительно, политическая идентичность «восхищенных» размыта — распределение по политической ориентации практически равномерно, тогда как среди «возмущенных» доминируют левые.
Интересны и зависимости поведения граждан от того, каким им видится отношение власти к народу (рис. 20–21). Группы, радикально оценивающие существующий режим как рабовладение, феодализм, дикий капитализм и фашизм, наиболее активны в уличных и письменных протестах. Тогда как среди групп — носителей социал-демократических и социалистических оценок режима больше всего сторонников реформы, а протестующих в 3–5 раз меньше. То есть большинство тех, кто считает, что в России отношение власти к народу напоминает социал-демократию или социализм, на самом деле этим недовольны, они считают, что «совок» разводить нельзя, надо народ больше доить, поэтому пенсионная реформа — это как раз то, что доктор прописал.
Непонятно, против чего протестовали сторонники реформ (рис. 22–23)? Так же непонятно, почему 53% из относящихся к пенсионной реформе «резко отрицательно», не пошевелили и пальцем для того, чтобы воспрепятствовать принятию реформы.
Очень интересна зависимость «активности» от мнения о том, кто несет ответственность за принятие пенсионной реформы (рис. 24–25).
Наибольшую «активность» проявили (судя по опросу) те, кто считает, что за принятие пенсионной реформы основную ответственность несет народ (который недостаточно активно протестовал). Выскажем осторожную гипотезу, что «активные» граждане, которые наиболее активно пытались протестовать против реформы, многократно наталкивались на апатию населения, его нежелание что-либо сделать для противодействия пенсионной реформе и пр. В результате чего у них и сформировалось впечатление, что «виноват народ». То есть апатия большинства населения произвела настолько неблагоприятное впечатление на активное протестующее меньшинство, что привела, в частности, и к обвинению народа в содействии пенсионной реформе путем непротивления ей.
(Продолжение следует.)