Михаил Сажин. Вид на Киев. 1840-е
Советский Союз был геополитическим и идеологическим конкурентом США и находившихся под покровительством США стран Западной Европы. И Советский Союз, и его конкурент строили военные блоки, удерживали позиции в мире. В результате мир оказался расколот на две системы — капиталистическую и социалистическую. Эти системы в разные периоды времени конфликтовали с разной степенью остроты. Иногда (яркий пример — война с гитлеровской Германией и ее союзниками) раскалывалась капиталистическая система. И тогда часть этой системы временно заключала союз с социалистической системой, возглавлявшейся СССР. Иногда (например, в период обострения отношений между СССР и маоистским Китаем) страны социалистического лагеря начинали конфликтовать друг с другом. И возникали более или менее внятные соглашения между капиталистической системой и частью системы социалистической. Именно такую конфигурацию активно и небезуспешно выстраивали, протягивая руку Китаю, президент США Ричард Никсон и его советник Генри Киссинджер.
Однако такие союзы между частями разных систем были экзотикой. Нормой было более или менее острое противостояние между социалистической системой, очевидным лидером которой был Советский Союз, и капиталистической системой, очевидным лидером которой были США. Такое противостояние имело внятное идеологическое оформление и подкреплялось существованием двух военных блоков — Организации Варшавского Договора и НАТО. Мир, построенный на основе такого противостояния, был в целом достаточно стабилен, а главное — обладал идеологической внятностью. Причем для двух сторон. Обе стороны понимали: «Мы — это мы, а они — это они».
Стремление США и капиталистической системы разрушить СССР было, опять же, внятным, продекларированным, выраженным в серии разных проектов, направленных на ослабление конкурента. Аналогичным образом вел себя и конкурент США. Одним из важнейших слагаемых проекта разрушения СССР и руководимого им соцлагеря была поддержка национального сепаратизма. США и капиталистическая система в целом не скрывали того, что они оказывают поддержку всем сепаратистам, стремящимся разрушить СССР, в том числе и сепаратистам украинским. Для этой поддержки была выстроена система, состоящая из ведущего звена, в которое входили различные подразделения американских и натовских спецслужб, и ведомого звена, каковым по определению были сепаратисты.
Сепаратисты, в свою очередь, делились на «пятую колонну», окопавшуюся на территории союзных республик, и эмигрантскую верхушку, находившуюся в более прямых и очевидных отношениях с разведками США и НАТО.
Такова была общая схема. И эта схема полностью воспроизводилась в рассматриваемом нами случае украинского сепаратизма. Сепаратисты, входившие в украинскую «пятую колонну», такие как Леонид Кравчук, очевидным образом принадлежали к высшей советской региональной партийной номенклатуре. Леонид Кучма, ставший преемником Леонида Кравчука на посту главы постсоветской Украины, входил в высшую союзную хозяйственную номенклатуру, которая была достаточно тесно сращена с номенклатурой партийной. Являлись ли Леонид Кравчук и Леонид Кучма изначально ревнителями украинства — теперь уже сказать трудно. Потому что сами они теперь будут говорить, что являлись. Но это необязательно должно соответствовать их реальным представлениям и роли в советский период. Просто теперь все, кто хочет быть на плаву и входить в специфическую элиту специфической постсоветской Украины, должны так говорить.
Видимо, украинская советская элита, настроенная сепаратистски, делилась на две части — скрытых антисоветчиков, действительно мечтавших о крахе СССР и так называемом украинском национальном освобождении, и циников, мечтавших об этом же псевдоосвобождении для того, чтобы наслаждаться собственным обогащением и видимостью роста статуса (президентский самолет, ковровые дорожки, встречи с первыми лицами иностранных государств и так далее).
Видимо, таких циников было большинство среди украинской советской номенклатуры с сепаратистским уклоном. Но наверняка были не только циники, но и убежденные антисоветчики, нацепившие советские маски. Без них интеллигентская и полумаргинальная националистическая сепаратистская пятая колонна на Украине не могла бы даже выжить и тем более процветать. А она именно процветала. И, процветая, выжидала желанный момент. Такой момент настал в 1991 году.
Причиной распада СССР, конечно, были не только происки сепаратистской пятой колонны и ее зарубежных хозяев. СССР стал жертвой изъянов в великом советском проекте, изъянов, порождавших издержки, причем издержки со временем все более возраставшие. На начальном этапе существования СССР эти издержки сочетались с великими достижениями. Но со временем издержки накапливались, а идеологическая страсть остывала. В итоге СССР начал подтачиваться и этим остыванием, и накоплением внутренних издержек, и целенаправленными высокопрофессиональными действиями капиталистической системы, руководимой США, которая имела все основания для того, чтобы яростно и настойчиво бороться с СССР как главной угрозой.
Обрушение СССР, став великим горем для всех народов страны, одновременно стало воплощением мечты ненавидевших СССР иноземцев и сепаратистов всех мастей. Эти сепаратисты, ранее входившие в высшую советскую номенклатуру, стали антисоветскими руководителями этаких независимых государств. Упиваясь стяжательством и новыми властными полномочиями, бывшие сепаратисты, достигшие своей цели, всё же должны были начать как-то отвечать на вопрос о том, каково теперь это, доставшееся им, как бы независимое государство. Ну, например, если это государство национальное, а оно ведь каким-то должно быть, то о какой нации идет речь? И является ли та общность, которая недавно была одной из частей советского народа, нацией? Или же она является чем-то другим? Что такое нация? Присуща ли этой общности так называемая национальная идентичность? Причем не этническая, а именно национальная. Как выстраивается та традиция, без наличия которой невозможны ни национальная, ни иная идентичность? Строится ли идентичность с опорой только на традицию, или же существенную роль в ней играет утопия, в которую надо прыгнуть, отбросив традицию? Что это за утопия, и как в нее прыгать?
Сколь бы увлекательны ни были стяжательство и новые властные полномочия, лидеры новых государств должны были худо-бедно начать эти государства строить, на что-то опираясь. Строить эти государства надо было, опираясь на какую-то идентичность. А поскольку советская идентичность была демонизирована, и эта демонизация носила неотменяемый характер (ослабишь демонизацию, тебя спросят: «Зачем разрушили СССР?»), то каким-то образом надо было выстраивать национальную, а точнее, псевдонациональную и даже псевдоэтническую идентификацию, продолжая демонизировать все советское, то есть выбрасывая из формируемой идентичности советскую историю собственных народов.
Малороссия. Улица в селе. Фото XIX века
Между тем эта история, во-первых, длилась достаточно долго. Во-вторых, она нечто сформировала в людях, причем это нечто нельзя было отменить росчерком пера или даже сотней передач по телевидению. И, в-третьих, за вычетом советской идентичности у многих народов, входивших в СССР, государственная традиция была или почти нулевой, или просто равной нулю.
Худо-бедно можно было говорить о досоветской традиции государственности в случае формирования, например, суверенной Армении. Да и то эта традиция была сильно омрачена гнетом Ирана и Османской империи. То же самое в случае Грузии. А вот с Прибалтикой всё уже было сложнее. Что такое государственность Эстонии за вычетом советской государственности? Это государственность, имевшая место в период между 1917 и 1940 годами. Никаких особых свершений эта государственность народу не подарила. Но всё же налицо были и прецедент, и границы, и некоторая система претензий. А как быть с Украиной? Что она такое в плане государственной традиции, если всё советское надо вычесть? Что тогда остается? И что делать с народами Востока, которым только Советский Союз даровал, например, письменность и литературу на родном языке, а также все остальные слагаемые светской национальной культуры?
Новые псевдогосударственные мужи понимали, что распад советской государственности породил очень тяжелый процесс, в который вовлечены все части бывшего СССР. И что этот процесс не сводится к существенному умалению хозяйственного потенциала бывших союзных республик, ставших псевдонациональными государствами. Налицо было и нечто большее — системная деградация, порожденная сменой общественного строя, осуществленной в отсутствии государственности. Эта деградация в ряде осколков СССР привела к фактическому восстановлению «полноценных» докапиталистических отношений. Причем даже не всегда речь шла о восстановлении феодальных отношений зрелого характера, совместимых с существованием государственности. Иногда речь шла о восстановлении отношений фактически племенных.
Деградация (или, иначе, социальный регресс) и порождаемая ею архаизация жизни — вот с чем столкнулись лидеры того, что ранее было союзными республиками, а стало псевдонациональными государствами. Говоря о псевдонациональных государствах, мы никоим образом не хотим задевать чьи-либо национальные чувства. Просто для того чтобы государство было национальным, нужно суметь сформировать нацию в процессе полноценной модернизации. Место модернизации заняла деградация. А народы, населявшие распавшийся СССР, оказались отброшены неизвестно куда — но явным образом не на территорию полноценной национальной идентичности французского, немецкого или любого другого образца.
Лидеры этих осколков СССР, из которых украинский был наиболее мощным и наиболее желанным для Запада, видели деградацию, ощущали некий архаический демодернизаторский тренд, были влекомы роком антисоветчины, без которой обособление руководимых ими государств было бы невозможным. Это определяло их движение вне зависимости от их воли. Их влекло в строго определенную сторону. Чем это обернулось — мы видим по гражданской войне на Украине, вспыхнувшей в 2014 году. Но началось это намного раньше.
Принято возмущаться нововведениями бандеровских мятежников. И такое возмущение справедливо. Но с одной оговоркой: разве с них всё началось? Да, они перевели процесс в особо острую и особо отвратительную фазу. Но они перевели в эту фазу процесс, который был запущен задолго до 2014 года. В этом процессе есть естественное слагаемое, которое мы только что описали, — деградация, смена общественного строя в условиях крайне слабой государственности, криминализация, разрыв с советской традицией, дефицит традиции государственности, архаизация и так далее.
Но есть в нем и слагаемое искусственное, то есть сугубо рукотворное. И если можно так сказать, утопическое со знаком минус. То есть антиутопическое. Это слагаемое иначе именуется украинством. В его основе — историческая ложь о глубочайшем несходстве русского народа и того народа, который выстраивали создатели украинства. И, повторяем, не бандеровцы, возглавляемые Порошенко, начали превращать эту ложь в государственную идеологию. Это началось гораздо раньше, при президенте, которого иногда считают чуть ли не антиподом Порошенко.
В своей книге «Украина — не Россия», изданной в 2003 году, Леонид Кучма, этот как бы взвешенный центристский политик, в прошлом представитель высшей хозяйственной номенклатуры СССР, начинает изрекать вышеназванную ложь, придавая ей статус государственной идеологии. Вот что он, будучи главой Украины, пишет о нашей общей истории: «У двух стран разные исторические судьбы, разный национальный опыт, разное самоощущение, совершенно несхожие культурно-языковые ситуации, принципиально различные отношения с географическим и геополитическим пространством, неодинаковая ресурсная база, разный политический вес в мире, несоизмеримые возможности для взаимовлияния».
Малороссийские типы. XIX век
Тут что ни слово, то перл. Начнем с того, что исторические судьбы бывают не у стран, а у народов. Но Кучма боится сказать про два народа, потому что тогда он должен сказать, что такое украинский народ — сказать об этом Крыму, Донбассу. Поэтому он говорит о странах.
Кучма говорит о национальном опыте, который у Украины иной, нежели у России. О каком национальном опыте он говорит? Опыте под пятой полонизаторов, опыте под владычеством Австро-Венгрии? Об опыте, который идеология, им декларируемая, называет опытом существования «под игом России»? Ну, и далее — что ни слово, то украинство высшей пробы. У русских и украинцев (вновь подчеркнем, что Кучма не осмеливается так сказать, но он это имеет в виду) разное самоощущение… Разные культурные и языковые ситуации… Читаешь и кажется, что это речь на майдане 2014-го или очередное бредовое выступление Порошенко. Ан нет — всё было сказано четырнадцать лет назад и, повторяем, на высшем государственном уровне, в рамках центристской, а не бандеровской политики, в рамках того, что почему-то именуется чуть ли не консенсусом.
Но сказавши А, надо говорить Б. Ты сказал, что у России и Украины разные исторические судьбы, что никоим образом не требовалось даже в случае, если ты хочешь мягко формировать национальную идентичность… Германия и Франция — две идентичности, два народа. У них разные исторические судьбы? А как же единая Европа? У Австрии и Германии разные исторические судьбы? А как же Священная Римская империя? О разных исторических судьбах говорят тогда, когда хотят резко повернуть куда-то. И ясно, куда — в Европу.
Но ведь и Россия в 2003 году, когда написана эта книга Кучмы, тоже хочет в Европу и говорит о своем европейском выборе. Значит, уже тогда нужно подавать заявку не на вхождение в Европу, а на предельную конфронтацию с Россией — якобы во имя защиты Европы от России — и оправдывать эту заявку тем, что у тебя всегда с Россией были разные исторические судьбы. Это и есть украинство в чистом виде. То есть конструкция, основанная на лжи, подлежащая насильственному насаждению в умы как всякая ложь и нацеленная на выполнение сателлитной военной роли. Нет еще Порошенко и в помине, нет майдана, а это — есть. И так ли важно в этой ситуации, что Кучма выдвигал Януковича, а Янукович, этот ставленник Кучмы, был отброшен первым майданом, приведшим к власти исступленного сторонника украинства — Ющенко. Мы имеем дело, по-видимому, с разными разновидностями украинства. И именно поэтому тот же Янукович не посмел отстоять свои законные полномочия. А ведь эти полномочия он получил в ходе выборов, на которых народ всей Украины выбрал Януковича как альтернативу украинству, как представителя не согласного с украинством Донбасса и, наконец, как кандидата, выдвигавшего определенную программу.
Но, придя к власти, Янукович начал проводить половинчатую политику. А любая половинчатая политика в условиях постсоветской Украины — это фактически политика украинства. Украинство не было переломлено, а значит, было продолжено.
В Малороссии. Фото XIX века
Все проводники украинства прекрасно понимали, что роль русского и советского факторов в истории и культуре Украины слишком велика, чтобы безболезненно «изъять» их. Тем не менее на Украине десятилетиями осуществлялся широкомасштабный процесс дерусификации и десоветизации — насаждение украинства. Присягая украинству и насаждая его, лидеры «незалежной» одновременно заявляли, что будут строить государственную систему, социальные и общественные институты по неким западным стандартам.
Как можно было в реальности сочетать эти стандарты с культивированием украинства «дорусского периода», обращением к «автохтонному» началу? Только создавая странный гибрид — помесь вестернизации с архаизацией, некую «евроархаизацию». Реальная суть украинства — именно евроархаизация. Иначе и не могло быть. Потому что все известные в истории примеры настоящей вестернизации (она же некое «евро» без добавления архаизации) свидетельствуют об опаснейшем разрыве с реальной традицией, осуществляемом в ходе вестернизации. И тут что Петр Великий, что Кемаль Ататюрк. Ведь традиция народов, которые надо вестернизировать (отдельный вопрос — зачем), сопротивляется вестернизации, и это сопротивление надо активно подавлять. Чем и занимались вестернизаторы. Мог ли Петр Первый, вестернизируя Московское царство, вводить, например, архаические обряды языческого образца с тем, чтобы противопоставлять идентичности Третьего Рима некую племенную идентичность русов? Нет, не мог.
И не один настоящий вестернизатор в принципе не может себе этого позволить. Потому что вестернизатор не конструирует искусственную традицию, черпая материал в своем давнем историческом прошлом, превращаемом при этом в некие комиксы. Вестернизатор ослабляет традиционный иммунитет вестернизируемого общества. И при этом он верит в то, что иммунитет достаточно силен, что общество не рухнет. Ну, и при чем тут Кучма с выдуманными украинскими «самоощущениями»? Либо вестернизация, либо украинский вариант негритюда.
Меньше всего хотелось бы воспевать вестернизацию. Она опасна и по большому счету контрпродуктивна.
Густав Лебон, французский психолог и социолог рубежа XIX–XX веков, в своей книге «Психология народов и масс» писал: «Различные элементы цивилизации какого-нибудь народа, будучи только внешними знаками его психического склада, выражением известных способов чувствования и мышления, свойственных данному народу, не могут передаваться без изменений народам совершенно иного психического склада. Передаваться могут только внешние и не имеющие значения формы… Вмешательство чужеземных элементов составляет одно из наиболее верных средств достигнуть этого разложения…»
Пытаясь втиснуть в «чужое платье» население реформируемой страны, вестернизаторы борются, в том числе, с проявлением национальных черт, которые они относят к области архаики. Но вспомним общеизвестное — Петр Первый, проводя западнические реформы, брил бороды, надевал на своих невестернизированных подданных западные парики, понуждал их носить куцую для них западную одежду, натягивать отвратительные для них панталоны. В этом при всех издержках была определенная логика. И был результат — Россия завоевала Балтику, построила Петербург, обзавелась могучей армией и промышленностью.
Пейзаж Украины. Фото XIX века
Теперь представим себе, что Петр Первый стал бы требовать от своих подданных, чтобы они вдвое удлинили бороды. А одежду эпохи Московского царства заменили одеждой древнеславянской эпохи, поклонившись при этом Велесу или Даждьбогу. И что, понуждая подданных к этому, он бы всё время внушал им, что они должны это сделать ради вестернизации и модернизации, приобщения к великой западной цивилизации и так далее. Вы справедливо скажете, что тогда это был бы уже не Петр Первый, а Порошенко. Что ж, обсуждаемая нами общая тема и приведенный выше конкретный пример как раз и использованы для того, чтобы ощутить странность происходящего на Украине и на общетеоретическом уровне, включающем в себя анализ вестернизации, и на уровне, к которому мы только что обратились в связи с темой удлинения бород и поклонения Даждьбогу во имя вестернизации.
Повторяем, при осуществлении настоящей модернизации имеют место и огромные издержки, и некие приобретения. А главное, имеет место хоть какая-то внутренняя логика. А у создателей конструкта под названием «украинство» логика отсутствует даже в этом ее, достаточно ущербном, вестернизаторском варианте. Если так хочется в Европу, то зачем растить чубы и наряжаться в вышиванки, то есть надрывно наращивать именно украинскую «архаичную» идентичность?
Помимо того, что сама идея сочетать вестернизацию с архаизацией достаточно странная (ну, не строят так общества, если действительно хотят, чтобы они развивались!), совершенно непонятна технология возвращения к «дорусскому периоду». Во-первых, дороссийский период истории Украины завершился аж в 1654 году. Во-вторых, все существенные культурные отличия малороссов от остальных русских находятся в сфере традиционной крестьянской культуры, которой тоже давно нет. Отращивание декоративных чубов и надевание вышиванок тут не поможет.
Что касается «ужасного советского периода», то давайте для начала посмотрим, что же именно отбрасывают вместе с ним украинизаторы.
До Октябрьской революции 1917 года Украина была преимущественно сельским регионом с традиционным укладом. После революции всё резко изменилось — рост промышленности, строительство новых городов и укрупнение старых, введение всеобщей обязательной системы образования существенно изменили украинское общество.
Предлагаем ознакомиться с некоторыми статистическими данными. Есть устойчивый оборот — «сухая статистика». Но в данном случае статистика весьма красноречива.
Согласно данным Юбилейного статистического ежегодника «Народное хозяйство Украинской ССР» (1987), за 70 лет, прошедших со дня революции, на Украине произошли следующие изменения:
Александр Дейнека. Донбасс. 1947
Рост продукции промышленности составил 187,4 раза по отношению к 1917 году.
Число общеобразовательных школ увеличилось с 19,6 тыс. до 21,6 тыс., а число учащихся в них — с 1535 тыс. до 7214 тыс.
Число детских садов увеличилось с 0,7 тыс. до 23,2 тыс., а число детей в них — с 38 тыс. до 2627 тыс.
Татьяна Яблонская. Хлеб (Полтавщина). 1949
Количество высших учебных заведений увеличилось с 41 до 146, а число студентов — с 36,5 тыс. до 850,7 тыс.
Число библиотек увеличилось с 2,8 тыс. до 25,9 тыс. Тираж изданных книг в 1940 году составлял 51 млн экземпляров, а в 1986 году уже 158 млн.
Виталий Тихов. Стахановки завода им. ОГПУ. 1930-е
Теперь взглянем на данные Государственной службы статистики Украины, отражающие процессы, протекавшие в сфере культуры в постсоветский период, то есть уже на независимой Украине.
Театры в 1990 году посетили 17,6 млн граждан Украины, а в 2016 году — 5,8 млн. То есть посещаемость снизилась в 3 раза.
Музеи в 1990 году посетили 31,8 млн человек, а в 2016 году — 15,8 млн. То есть посещаемость снизилась примерно в 2 раза.
Концерты в 1990 году прослушали 15 млн человек, а в 2016 году — 2,6 млн. То есть число слушателей снизилось примерно в 5,8 раза.
Количество библиотек в стране в 1990 году составляло 25,6 тыс., а в 2016 году — 17 тыс. То есть библиотек стало в 1,5 раза меньше.
Что происходило в этот же период в сфере образования?
В 1990/91 учебном году на Украине действовали 742 учебных заведения I–II уровней аккредитации (техникум, училище, колледж), которые выпустили в общей сложности 228,7 тыс. специалистов. В 2016/17 гг. число учебных заведений снизилось до 370, они выпустили 68 тыс. специалистов. Таким образом, число училищ, техникумов и колледжей снизилось в 2 раза, а количество выпущенных ими специалистов — в 3,4 раза.
В 1990/91 учебном году на Украине было 149 учебных заведений III–IY уровней аккредитации (институт, университет, академия), которые выпустили 136,9 тыс. специалистов. В 2016/17 гг. число этих учебных заведений составляло 287, из их стен вышли 318,7 тыс. специалистов.
Казалось бы, у Украины есть повод для гордости хотя бы на этом конкретном направлении: количество высших учебных заведений увеличилось почти в 2 раза, а число выпущенных ими специалистов в 2,3 раза.
Но не стоит обольщаться! Сокращение учебных заведений средне-специального образования (техникум, училище, колледж) при одновременном росте высших учебных заведений свидетельствуют о неблагополучии с рабочими местами, то есть о росте безработицы. В техникумы и училища поступают те, кто стремится как можно быстрее начать работать — на заводах и фабриках, в сфере обслуживания и т. д. В момент, когда количество рабочих мест сокращается, высшие учебные заведения становятся местом «времяпрепровождения» молодежи, которая в противном случае, не поступив в вузы, оказалась бы «не у дел» сразу по окончании школы. Выбрасывание на улицу вчерашних школьников всегда чревато резким повышением градуса социальной напряженности в обществе — в частности потому, что безработица всегда сопровождается ростом преступности. А вливание в армию безработных молодых людей, повзрослевших за годы учебы в вузах, происходит менее болезненно — хотя бы потому, что они в большей степени, чем семнадцатилетние, способны принять самостоятельное решение о своей дальнейшей судьбе. Например, решение уехать на заработки за границу.
Поэтому весьма характерно, что увеличение количества высших учебных заведений на постсоветской Украине сопровождается одновременным падением качества образования. Если в 1990 году на одного профессора приходилось около 40 студентов, то уже в 2002-м их стало более 220. А количество времени, которое преподаватель тратит на отдельного студента, сократилось более чем в 5 раз.
Кстати, о преступности. В 1990 году на Украине было выявлено 369 809 преступлений, в 2014 году — 529 139. Это значит, что по абсолютным цифрам преступность выросла в 1,4 раза (на 43%). Однако надо иметь в виду, что численность населения уменьшилась за этот срок почти на 13%: в 1990 году она составляла 51 838,5 тыс. человек, в 2014 году — 45 426,2 тыс. человек. То есть в 1990 году на тысячу человек приходилось 7 преступлений, а в 2014 году — 11,6 преступления. Это значит, что в относительных цифрах (на тысячу населения) преступность выросла в 1,6 раза (на 63%).
Николай Пимоненко. Брод. 1901
Лидеры независимой Украины, провозгласив возврат к «досоветскому» и «дорусскому» украинству, по сути, предложили обществу вернуться в доиндустриальную эпоху. Сегодня Украина, совсем недавно обладавшая передовой индустрией и развитой культурой, пытается доказать свое величие, рапортуя о таких своих достижениях, как изготовление самого большого в мире украинского флага, самого большого в мире бутерброда с салом в виде трезубца (этот «шедевр» был произведен в Херсонской области), поэтического марафона в 19 дней с беспрерывной читкой стихов Тараса Шевченко в Ровенской области и тому подобном…
Попытка создать гибрид из классических европейских ценностей и доиндустриального общественного уклада, с опорой на «дорусскую» культуру и традиции, не может дать доброкачественный результат. Такой гибрид порождает множественные противоречия.
Во-первых, нельзя в XXI веке построить государственные и общественные институты по европейскому образцу, архаизируя при этом культуру и общество, вместо того чтобы развивать.
Во-вторых, нельзя построить государственные и общественные институты по европейскому образцу, не интегрировав всерьез европейские ценности, не утвердив главенство права.
В-третьих, нельзя построить еврообщество, ставящее во главу угла толерантность, на ненависти к части своего же народа и русофобии, на снятии моральных запретов на геноцид в отношении инакомыслящих, на репрессии, на нравственное падение и ограничение свобод.
В-четвертых, нельзя построить еврообщество, ставящее во главу угла мультикультурализм и уж как минимум диалог культур, на насильственной украинизации всех областей Украины по западноукраинскому образцу. Юго-восточные области Украины и Крым с 1991 года активно сопротивлялись дерусификации и украинизации, что раскололо общество и привело в итоге к фактическому отделению этих территорий от Украины в 2014 году.
Николай Пимоненко. Жатва. 1892
Что предложили украинизаторы своему обществу в качестве «дорусской» — «настоящей украинской» — культуры? Искусственно сконструированный украинский «сельский» культурный суррогат, поскольку сконструировать большую, классическую культуру в принципе невозможно. Она-то не конструируется, а создается гением народа в течение длительного времени. И тем более невозможно сконструировать большую украинскую культуру, изъяв из нее важнейшую «русскую» составляющую. Так что упор был сделан на возвеличивание отдельных немногочисленных деятелей украинской культуры, воспевавших сельскую культуру. Это Тарас Шевченко, Михаил Грушевский, Иван Франко и Леся Украинка.
После 1991 года лауреатами премии имени Тараса Шевченко всё чаще становятся деятели культуры и искусства, популяризирующие народную сельскую культуру — музыканты, живописцы, литераторы, поэты, режиссеры театра и кино.
Популяризация «сельской» культуры имеет давнюю историю. Она изначально идеологизирована, поскольку в ее основе — противопоставление украинского села и русского по преимуществу города. Собственно говоря, исторически украинство — это движение украиноязычных малороссийских крестьян, возглавляемое сельской интеллигенцией.
Вот что писал в 1923 году о конфликте украинского села и русских городов Малороссии второй секретарь ЦК КП (б)У Д. З. Лебедь: «Мы знаем теоретически, что неизбежна борьба двух культур. У нас, на Украине, в силу исторических обстоятельств, культура города — это русская культура, культура деревни — украинская. Ни один коммунист и настоящий марксист не может сказать, что „я стою на точке зрения победы культуры украинской“, если только эта культура будет задерживать наше поступательное движение».
Яркой иллюстрацией на тему конфликта села как средоточия «украинства» и города как средоточия «русскости» является оуновская (организация, деятельность которой запрещена в РФ) памятка «На передвоєнний час, на час війни й революції та на початкові дні державного будівництва».
Сергей Васильковский. На страже. 1899
В ней сказано: «Маси зрушити з насіджених місць. Села кинути на міста, де головні нерви ворожої влади, пропагуючи клич: «Селянська україна здобуває міста й нищить ворогів України». (Перевод: «Массы двинуть с насиженных мест. Села бросить на города, где главные нервы вражеской власти, пропагандируя клич: «Сельская Украина завоевывает города и уничтожает врагов Украины»).
О том, что под видом реставрации традиционной украинской культуры происходит реставрация культуры сельской, поскольку украинская городская культура не была сформирована, пишут многие исследователи и писатели, в том числе и украинские: Соломия Павлычко, Валерьян Пидмогильный (роман «Город»), Михаил Яцкив («Блискавиці»).
Описывая феномен непреодолимой вражды и недоверия украинского сельского жителя к городскому укладу жизни, исследователи обращают внимание на такую черту: городской житель, напротив, никогда не питал к сельскому вражды.
Массовая урбанизация Украины началась только в начале 1920-х годов, с приходом советской власти, давшей импульс индустриальному развитию. Урбанизация способствовала формированию новой советской городской культуры, которая являлась продолжением развития городской культуры в Российской империи.
Несмотря на значительную миграцию в города, украинцы являлись наименее урбанизированной из крупных этнических групп на территории СССР: в 1926 году в городах проживало только 11% украинцев. При этом уровень грамотности городского населения составлял 82%, а сельского — 38,7%. Индустриализация ускорила урбанизацию за счет миграции селян на многочисленные стройки Днепровско-Донецкого промышленного региона. В Луганске за 1923−1933 гг. численность прибывших селян выросла с 7% до 31%, в Запорожье — с 28% до 56%, в Харькове — с 38% до 50%, а в Днепропетровске — с 16 до 48%. Однако в Полесье и в центре уровень урбанизации составлял всего 14−16%. Западные и центральные области оставались преимущественно сельскими по отношению к восточным, где формировался крупный индустриальный сектор. В связи с этим образовались два крупных культурных полюса: городской и сельский.
Известный литературовед и историк украинской литературы Соломия Павлычко очень точно характеризует это явление. Павлычко отмечает, что в украинской литературе, «где преобразование сельской культуры в городскую никогда окончательно не завершилось, отношение к городу стало лакмусом позиции художника, а дискурс города обозначен глубоким и болезненным конфликтом».
Павлычко пишет, что в украинской советской литературе «обращение к городу происходило особенно медленно и неуверенно. Культурно и социально город всегда был враждебным украинцу. С революцией в русскоязычный город направились Степаны Радченки и Владимиры Сосюры».
По словам Павлычко, селяне, осваивая города, приносили с собой свои комплексы и страхи: «Одиночество лирического героя (и самого поэта [Сосюры]) — это одиночество человека, который не принимает и не понимает города. Герой-поэт воспоминаниями возвращается в село, радуется, что его жена — крестьянка. Оппозиция между „я“ и „они“ (городские люди) является центральной и непреодолимой… Именно „они“, жители города, вызывают у поэта невероятные, дикие приступы агрессии: „Я бы снова взял наган И стрелял бы в каждые жирные глаза, В каждую шляпку и манто стрелял…“ (сборник „Город“. 1924)».
В качестве примера противопоставления сельской культуры городской Павлычко приводит также рассказ Валерьяна Пидмогильного «Город»: «В нем снова просыпался селюк с глухой враждебностью ко всему, что от него выше».
Продолжая свой анализ, Соломия Павлычко так формулирует проблематику украинского конструкта:
«Ни разу модернизму не удалось полностью преодолеть стереотипы и язык традиционной культуры, следовательно неудовлетворенная имманентная потребность в модернизации наследовалась следующим поколением… Модернизм влиял на народничество, заставлял его модернизироваться. Однако ни на одном этапе развития литературы модернизм не занял доминирующей позиции, не стал сердцевиной литературного процесса или хотя бы длительной модой…
Конфликт между модернизмом и народничеством был не только внешним (что облегчало бы сегодняшний анализ), а внутренним, экзистенциальным. Он содержал проблему тяжелого «или — или» всей украинской культуры на уровне личного выбора. Что первично — народ (нация, общество) или искусство (красота, эстетика)? Так механистически сформулировали вопрос народнические идеологи и запрограммировали единственно возможный ответ».
«Единственно возможный ответ» на «механистически» (а на наш взгляд, не механистически, а лукаво) сформулированный вопрос, первичен ли народ (село, украинство) или искусство (город, русскость), независимая Украина дала, заявив: «Первичен народ!»
Но что такое в этом случае «украинский народ» (к которому в этой логике нужно и можно отнести именно селян)? Интересным и показательным представляется исследование Киевского международного института социологии «Динамика антисемитизма и ксенофобии на Украине (1994−2007)».
Исследование выделяет три основные референтные группы: украиноязычные украинцы, русскоязычные украинцы и русскоязычные русские. Результаты показывают, что уровень ксенофобии и антисемитизма существенным образом зависит от места проживания. Так, среди опрошенных наибольший уровень ксенофобии и антисемитизма (42%) продемонстрировали украиноязычные украинцы, проживающие в селах. Среди русскоговорящих украинцев, проживающих в селе, уровень ксенофобии и антисемитизма составил 21%, среди русскоязычных русских, проживающих в украинском селе, — 16%. При этом в больших городах разница между тремя группами невысока и уровень ксенофобии/антисемитизма значительно ниже. Существенные различия прослеживаются именно в сельской местности.
Вторым фактором, влияющим на уровень ксенофобии и антисемитизма, является образованность. Среди высокообразованных групп проявления ксенофобии и антисемитизма встречаются существенно реже. Из этого следует, что наиболее нетерпимыми являются малообразованные украиноязычные сельские жители Украины. Причем, как показывают исследования, уровень нетерпимости к «чужакам» (евреям и другим неукраинцам) растет. Например, с 1994 года по 2007 года этот показатель вырос не менее чем на 20%.
Сама по себе традиционная украинская культура ничем не уступает по богатству и разнообразию многим другим традиционным культурам мира.
Но, во-первых, не только в ХХI, но и в ХIХ веке традиционная культура уже не могла обеспечить необходимой идентификационной динамики. Романтики (немецкие, французские, английские и иные) любили эту традиционную культуру, собирали ее крупицы по деревням, мечтали о ее возврате. А процесс трансформации идентичности шел в другом направлении и обеспечивался другой культурой, которая вбирала в себя традиционную, но двигалась дальше. Вот эту-то украинскую культуру и подрывает проект «Украинство». Потому что эта культура для авторов проекта слишком сильно сплетена с русской. И что предлагается? Формировать идентичность только на реликтах традиционности и суррогатном псевдотрадиционном фольклоре? Это типичная архаизация, причем совершенно бесперспективная.
Во-вторых, был один опыт ломки европейской идентичности с опорой на фольк. И это опыт фашистский. Но даже немцы не ограничивались фольком и не абсолютизировали его. Они оставляли классическую немецкую литературу, пусть и изымая из нее ценнейшие гуманистические элементы. Но Шиллер не изымался, и Гете тоже. Что предлагается сторонниками репрессивного насаждения архаизации? Какой-то суперфашизм, лишенный европейской рациональности и, право, очень напоминающий экстремистские движения в африканских и иных колониях.
Изымая из сложнопостроенной, многосоставной украинской культуры русский и советский пласты, в которых столь силен был гуманистический пафос, и искусственно сводя всё богатство культуры к культуре «сельской», украинизаторы формируют хуторянское сознание: узкое, недалекое, агрессивное, с ненавистью к «чужим»… Но при чем тут Европа? Зачем взращивать «хуторян», если ты жаждешь вестернизации? По большому счету, всё это свидетельствует о том, что украинизаторы на самом деле не заинтересованы ни в каком пути развития — ни в развитии Украины как части русского мира, ни в развитии Украины как страны, ставшей на западные рельсы. Конструируемое «евроукраинство» — это «минус развитие». А радикальный этнократизм за вычетом развития очевидным образом равняется ультрафашизму, что мы и наблюдаем.
Ядовитые семена сеялись с давних пор. Особо же активно — после распада СССР. Теперь мы наблюдаем первые всходы. Те, про которые в народе говорят: «Это только цветочки, ягодки — впереди».
Коммуна «Суть времени»