В потребительском обществе не принято говорить о настоящих героях, не принято говорить о подвигах. Потребитель как бы стесняется всего высокого и бескорыстного. Так, недавно карикатурист-мозгоправ по фамилии Бильжо в своем опусе назвал первую женщину-Героя Советского Союза Зою Космодемьянскую шизофреничкой. Он пишет: «Я читал историю болезни Зои Космодемьянской, которая хранилась в архиве психиатрической больницы им. П.П. Кащенко. В этой клинике не раз лежала до войны Зоя Космодемьянская, она страдала шизофренией. Об этом знали все психиатры».
Сказать, что данное заявление просто ложь, — значит ничего не сказать. Дело в том, что доказательств болезни Зои Космодемьянской никаких нет. И голословные желчные обвинения карикатуриста очень похожи на приподнимание своей ущербной личности за счет опускания величия героев. Бильжо не способен на подвиг, вследствие этого отрицает его, а все, что подвигом названо, считает болезнью. Он так и написал в своей статье: «Когда Зою вывели на эшафот и собирались повесить, она молчала, хранила партизанскую тайну. В психиатрии это называется «мутизмом»: она просто не могла говорить, так как впала в «кататонический ступор с мутизмом», когда человек с трудом двигается, выглядит застывшим и молчит. Этот синдром был принят за подвиг и молчание Зои Космодемьянской».
Вот так ущербный карикатурист расправился и с героем, и с подвигом.
Я недавно читал про одну легендарную личность. Это летчик Гийоме, друг Антуана Де Сент-Экзюпери. Потерпев крушение в горах, он без еды и в лютый мороз шел семь дней к своему спасению. Местные старожилы говорили товарищам летчика, что его искать бесполезно: «Сейчас зима. Если даже ваш товарищ и не разбился насмерть, до утра он не дожил. Ночь в горах пережить нельзя, она превращает человека в кусок льда».
Но Гийоме выжил.
«Точно боксер, который одержал победу, но и сам жестоко избит, ты заново переживал свое поразительное приключение. Ты рассказывал понемногу, урывками, и тебе становилось легче. А мне представлялось — вот ты идешь в лютый сорокаградусный мороз, карабкаешься через перевалы на высоте четырех с половиной тысяч метров, у тебя нет ни ледоруба, ни веревки, ни еды, ты проползаешь по краю откосов, обдирая в кровь ступни, колени, ладони. С каждым часом ты теряешь кровь, и силы, и рассудок и все-таки движешься вперед, упорный, как муравей; возвращаешься, наткнувшись на неодолимую преграду или взобравшись на крутизну, за которой разверзается пропасть; падаешь и вновь поднимаешься, не даешь себе хотя бы краткой передышки — ведь стоит прилечь на снежное ложе, и уже не встанешь.
Да, поскользнувшись, ты спешил подняться, чтобы не закоченеть. С каждым мигом ты цепенел, стоило позволить себе после падения лишнюю минуту отдыха — и уже не слушались омертвелые мышцы, и так трудно было подняться. Но ты не поддавался соблазну».
Что же помогло летчику выжить? Что дало силы на такой подвиг? Любовь! Именно она и только она способна творить такие чудеса.
«В сонные грезы вторглась трезвая мысль.
— Я подумал о жене. Мой страховой полис убережет ее от нищеты. Да, но если...
Если застрахованный пропадает без вести, по закону его признают умершим только через четыре года. Перед этой суровой очевидностью отступили все сны и видения. Вот ты лежишь ничком, распластавшись на заснеженном откосе. Настанет лето, и мутный поток талых вод снесет твое тело в какую-нибудь расселину, которых в Андах тысячи. Ты это знал. Но знал и то, что в пятидесяти метрах перед тобой торчит утес.
— Я подумал — если встану, может, и доберусь до него. Прижмусь покрепче к камню, тогда летом тело найдут.
А поднявшись на ноги, ты шел еще две ночи и три дня».
Первые слова спасшегося летчика своему другу Экзюпери были: «Ей-богу, я такое сумел, что ни одной скотине не под силу».
Карикатуристы-мозгоправы не способны на такие подвиги, вот и комплексуют.
Семен Смирнов, РВС.