«Умолчания» Анны Кузнецовой о реальном количестве изъятых детей, её поездка в Финляндию и подписанные там договоренности, дают основания говорить о начале нового этапа ювенального вторжения в Россию.
Заместитель директора Общественного центра правовых экспертиз и законопроектной деятельности, ученый-криминолог, кандидат юридических наук Елена Тимошина, специально для ИА REGNUM объясняет свои опасения, вызванные визитом омбудсмена Анны Кузнецовой в Финляндию.
15 мая 2017 года уполномоченный при президенте РФ по правам ребёнка Анна Кузнецова сообщила журналистам: «Официально зарегистрированных нарушений (по незаконному изъятию детей из семей — прим. ТАСС) фактически нет. Их единицы, это официально выявленные нарушения прокуратурой». Это заявление было сделано в преддверии подготовки доклада президенту Российской Федерации, давшему уполномоченному поручение проанализировать практику изъятия несовершеннолетних из семьи с точки зрения неправомерного вмешательства (по итогам пресс-конференции от 23 декабря 2016 года).
Данное успокаивающее заявление не могло остаться без самого бурного отклика со стороны общественности, поскольку не соответствует реальной ситуации в указанной сфере.
«Незаконные изъятия» — это, с одной стороны, конечно, понятие терминологическое, требующее законного государственного признания. Но с другой стороны — «незаконные изъятия» — та категория, которая определяется нравственным критерием, понятием человека о справедливости, о добре и зле. И с этой точки зрения, что законно со стороны чиновников, может быть незаконным и бесчеловечным со стороны «маленького человека» и всего общества. А когда таких примеров сотни — это уже серьёзный знак, на который власть не имеет права закрывать глаза, свидетельство назревшей потребности изменения закона, сеющего несправедливость и конфликт.
Столь огромная разница между «официально выявленными единичными нарушениями» и действительно имеющими место незаконными изъятиями детей из семей (только по известным мне от общественных организаций данным, в России незаконно изъято из семей более двухсот детей — прим. Елена Тимошина) лишь подчеркивает масштаб несправедливости и непонимания, глубину пропасти между обществом и органами власти. И чиновнику, констатирующему подобное как истину, здесь нечем гордиться.
Да и не перевелись ещё в каждом уездном российском городе блестяще описанные Н.В. Гоголем свои Антоны Антоновичи, Аммосы Фёдоровичи и Артемии Филипповичи, которые страсть как боятся разного рода проверок из столицы и, уж наверное, приложат все свои силы, чтоб скрыть злоупотребления и беззакония. Поэтому если уполномоченный защищать права детей в поисках истины обращается только к власть имущим силам, устраняясь от личного общения с народом, ему будет весьма тяжело её найти.
Анализ случаев незаконного изъятия детей из семей в России сегодня, подготовленный общественными организациями, показал, что в подавляющем большинстве — это по материальному критерию бедные семьи или семьи, где родители отличаются от обычных людей, например, в силу здоровья (случай со слабослышащей матерью), которые не соответствуют неким стандартам в глазах чиновников, но которые ТАКЖЕ КАК И ВСЕ имеют права жить, любить, рожать и воспитывать детей. Они по нелепой прихоти чиновников были отнесены к разряду «второсортных» людей, поэтому их посчитали возможным лишить части прав, в том числе, самого дорогого, что есть у человека — права быть родителем. Это крайне опасная ситуация, поскольку именно так начинался ювенальный террор, захвативший сегодня «цивилизованные страны».
Нежелание признавать реальность, прислушиваться к общественности, собравшей факты о незаконно изъятых из семей детей, говорит о слабой позиции — нежелании войти в конфронтацию с властью, с пороками системы, изживать последние.
Кто заступится за права семьи и ребёнка в ней помимо общественных организаций? Мы полагали, что это будет наш новый уполномоченный. Но, по-видимому, ошиблись.
В мае 2017 года во время деловой поездки российский обмудсмен подписала меморандум о взаимопонимании в области защиты прав и интересов ребёнка с уполномоченным по правам ребёнка в Финляндии. Очень жаль, что этот документ не размещён на официальном сайте уполномоченного. Мы полагаем, что общество, в том числе Общественный совет имеет право ведать о содержании столь важных документов, имеющих все шансы стать судьбоносными для наших семей. Также хотелось бы знать: в чем наш омбудсмен согласен с финским?
Из СМИ известны лишь некоторые подробности этой встречи. В частности, целями поездки было обозначено: «подробное ознакомление с финскими аспектами защиты детей и особенностями решения семейных вопросов», «развитие сотрудничества, подготовка семинаров с участием специалистов, обмен опытом и диалог».
Вместе с тем, общеизвестно насколько агрессивна финская модель ювенальной юстиции и как много изъятий детей из кровных семей было осуществлено по самым невероятным, несостоятельным основаниям. Например: недоказанное в суде наказание ребёнка родителями или его критика, больные ноги матери (что якобы создаёт препятствия водить ребёнка в отдалённый детский садик), радикулит (который не позволяет матери сидеть в песочнице вместе с ребёнком), «залечивание ребёнка» (когда мама с небольшими признаками простуды несовершеннолетнего часто обращается за помощью к врачу), принуждение ребёнка к излишним гигиеническим процедурам (заставление ребёнка чистить зубы) и многое другое.
Ещё в 2013 году русские матери, проживающие в Финляндии, подготовили открытое письмо президенту России с просьбой поднять вопрос о несоблюдении международного права детей на семейные связи в этой стране, а также просили рассказать о масштабных изъятиях детей из положительных во всех смыслах семей, о чём в стране Суоми настоятельно умалчивается. Ими была приведена и статистика: из числа всех изъятых детей только 7% возвращаются кровным родителям.
Занимаясь изучением преступности в отношении детей, в целях сбора фактологического материала в научных целях, несколько лет назад я намеренно посетила Финляндию. Свою поездку я посвятила изучению «финских аспектов защиты детей и особенностей решения семейных вопросов». Только освещали мне эти аспекты не чиновники «Ластенсуоелу», а простые люди, у которых изъяли детей. Я встречалась с несколькими десятками человек. И, к слову сказать, среди них не было ни одного алкоголика, наркомана или уклоняющегося от воспитания родителя. Все они были самыми обычными людьми, вполне интеллигентными и достаточно образованными. Трудно даже было поверить в то, что их официально признали недостойными воспитывать родных детей и лишили прав опеки над ними. А ещё все они страстно мечтали вернуть своих детей, а некоторые, доведенные до отчаяния, даже осмелились пойти против финских законов, заявив о незаконном изъятии собственных детей в СМИ (что в Финляндии считается опаснейшим правонарушением и карается полным запретом на те редкие встречи со своим ребенком в год, которые предоставляются родителям после изъятия). Я видела слёзы в глазах мам, отчаяние и обиду в глазах бабушек, которым «в наилучших интересах детей» не разрешается устанавливать опеку над родными внуками.
Ещё из первых уст я узнала, что социальные работники в Финляндии активно пользуются источниками анонимных доносчиков, одного сообщения от которых достаточно, чтобы завести секретное дело на семью и начать «душить» её проверками, а то и просто забрать ребёнка из школы или садика без предупреждения родителей, чтобы уже без их «давления» выпытать у малыша всю «правду» о семейных взаимоотношениях. А родители могут неделями ждать хоть какого-то документа с объяснениями о причинах изъятия и не знать, где находится их ребёнок. Но нередко разворачивается и сценарий с участием полиции и взломом дверей, при котором дети просто вырываются из рук родителей (да-да, точно так же как во времена фашистской оккупации, когда голубоглазых белокурых ангелочков отбирали у матерей для отправления в Германию или «на опыты»), и их, плачущих и зовущих мам, уносят и сажают в машину и увозят по секретному адресу.
Кроме этого, в стране «прогрессивной модели ювенальной юстиции», куда давеча отправилась набираться опыта наш уполномоченный, практикуется заочное принятие решений о лишении родителей прав опеки над детьми, а судьи делают выводы исключительно на основе отчетов, подготавливаемых сотрудниками социальных служб. Таким образом, родителям с их оправданиями даже не удаётся предстать перед лицом правосудия, а детей лишают возможности сказать правду о том, как их любят в кровной семье и что они не хотят разлучаться с родными людьми. А если родители все же присутствуют на судебном заседании, то судья верит им примерно также как кающимся рецидивистам. Тем самым, в «продвинутой» в вопросах защиты прав детей Финляндии в сфере «решения семейных вопросов» полностью попираются международно-признанные принципы гуманизма и равноправия сторон в ходе судебных разбирательств.
Множество частных детских домов, куда направляются дети после их изъятия из семей, финансируются из государственного бюджета (затраты на их содержание сравнимы разве что с содержанием военного комплекса) и считаются весьма прибыльным бизнесом. Возможно, именно поэтому среди их владельцев немало тех же судей и социальных работников, принимавших роковое участие в судьбах изъятых детей.
Не менее популярной формой устройства изъятых детей в Финляндии, являются приёмные (фостерные) семьи, среди которых не последнее место занимают гомосексуальные супружеские пары. Это тоже весьма успешное предпринимательство, поскольку денежное вознаграждение выплачивается на каждого принятого в семью ребёнка. Однако назвать это семьёй можно с большим трудом — как правило, изъятый у родителей несовершеннолетний за свою жизнь меняет множество фостерных семей, так что подлинной привязанности, любовной атмосферы и настоящей семьи он так и не обретает. Почему это происходит — мне никто объяснить так и не смог, решение о смене приёмной семьи принимается социальным работником без видимых причин.
Обращая внимание на тот факт, что в стране, где запрещается любое наказание ребёнка со стороны родителей, любое психологическое и моральное насилие, в приёмных семьях и детских домах не воспрещаются некоторые виды физических наказаний или грубого обращения как «крайней меры воздействия на трудного ребёнка» (почему-то все изъятые дети априори считаются таковыми).
В мою память врезался случай с девочкой из полностью финской семьи, попавшей в детский дом. Назовем её Ида. Надо сказать, что это на самом деле была «трудная» девочка, развращённая либеральными свободами, воспитанная на постулате «дети имеют права независимо от родителей». И Ида все эти права реализовывала в полной мере: бойкотировала учёбу, рано начала курить, выпивать, употреблять наркотики и жить половой жизнью. Кровные родителя изо всех сил старались вернуть её на путь истинный, но как это сделать, когда запреты и назидания оцениваются государством как насилие над ребёнком? И после очередного устроенного 16-тилетней девицей скандала родителям только за то, что они выражали своё недовольство её желанию пойти на ночную тусовку, она сама подала ни них заявление в «Ластенсуелу», а сотрудники социальных служб торжественно переправили Иду в частный детский дом. Она покинула родительский дом с гордым видом победителя. Но потом оказалось, что в новом месте жительства совсем не готовы были терпеть её отвратительные выходки, свободы стали урезаться, а запреты и наказания вошли в повседневность. Родительский дом показался Иде райским местом, и она не раз просилась назад, но там, где речь идёт о финансировании частного бизнеса, каждая «голова на счету». Непокорностью и развращенностью Ида отличалась невероятною, поэтому после очередных выкрутасов её голую поместили в карцер без окон, дверей и кровати. И держали месяц… Мера оказалось действенной, поэтому её повторяли каждый раз после крупных безобразий девочки. Из учреждения Иду не выпускали, писем посылать не разрешали. Однако весточку с жалобой на воспитателей ей удалось-таки через кого-то передать. Но напрасно. Иду никто не услышал. Надо отметить, что частные детские дома в Финляндии — это собственность вполне определённого человека и пройти на эту территорию даже с проверкой запрещено законом. Поэтому методы воспитания Иды оставались личным делом персонала учреждения до её совершеннолетия. Когда она вышла из детского дома и в слезах вернулась к родителям, они вместе подали заявление в полицию, сообщив обо всех Идиных мучениях. Об этом написали даже финские газеты. Состоялся процесс, на котором в своё оправдание владелец частного детского дома заявил, что это было никакое не насилие, а «необходимая мера воспитания, обусловленная обстоятельствами» (к слову, его позиция нашла широкое общественное одобрение и поддержку). Приговорили воспитателя-предпринимателя к выплате незначительного по финским мерам штрафа в виде наказания.
Не стану продолжать в том же ключе, лишь отмечу, что похожие процессы проходят в Финляндии регулярно, и на них очень часто речь идет не просто о мерах физического наказания, но об издевательствах и сексуальном насилии в отношении воспитанников.
В заключение хотелось бы напомнить, что несколько лет назад в Москву уже приезжали финские специалисты по «защите прав детей», которые пытались передать свой опыт нашим соотечественникам. В ходе лекций представитель делегации с гордостью озвучивал о ежегодном изъятии из кровных семей по тысячи детей в год (каково это для маленькой Финляндии?!). У присутствующих повис немой вопрос, так никем не озвученный: «неужели в стране Суоми так много маргиналов???»
В связи с этим, мне да и всей родительской общественности, очень важно знать какой именно финский опыт в деле «защиты детей» хочет перенять наш омбудстмен?
Е.М. Тимошина, кандидат юридических наук, криминолог.