…И дневник Тани Савичевой

Статья четвертая из цикла статей о Всесоюзной пионерской организации

 

В этом дневнике всего девять маленьких страничек —

Таня Савичева, ленинградская школьница, вела его в записной телефонной книжке, оставшейся от старшей сестры Нины.

…Великая Отечественная война. Ленинград. Блокада.

Были отзывы после встреч с людьми, пережившими блокаду. В том числе и такие. Однажды, когда старый человек вместе с толпой студентов спускался по лестнице из актового зала одного из ленинградских (тогда еще ленинградских) вузов, где проходила встреча, услышали голос девушки: 125 граммов хлеба — фи, подумаешь, а я хлеба вообще не ем! Заметим, что это относилось не к нынешним временам, когда выросло целое поколение, не представляющее себе, что такое Великая Отечественная война, когда изданы такие школьные и вузовские учебники, что у учеников, студентов не может сложиться хоть сколько-нибудь верное понимание: а что это было?

Без хлеба, значит, обходилась советская студентка 70-х годов. Ей еще надо было втолковывать, объяснять на пальцах: да не было бы у тебя тогда, в войну, ничего, никаких первых, вторых блюд, никаких котлет и пирожных, кроме этих 125-ти граммов блокадного хлеба! Тогда бы буханку целую на день потребовала бы, и то мало…

Вот рецепт блокадного хлеба: мука ржаная дефектная — 45 %, жмых — 10 %, соевая мука — 5 %, отруби — 10 %, целлюлоза —15 %, обойная пыль — 5 %, солод — 10 %. Были дни, когда в тесто приходилось добавлять древесные опилки, порой доля их составляла более чем 70 %. В первое время, особенно зимой, добавляли большое количество воды, в итоге хлеб представлял из себя жидкую, слизистую массу.  

  …Искусно скопированные художником, семь листков дневника Тани Савичевой висели в маленьком музее истории Всесоюзной пионерской организации, который располагался в холе, на третьем этаже здания на Новой площади, 6.Конец формы

Она ведь пионеркой была, эта девочка. Записывала синим карандашом:

«Женя умерла 28 дек. В 12.00 час. Утра 1941 г». Женя — сестра.

«Бабушка умерла 25 янв 3 ч дня 1942».

«Лека умерла 17 марта в 5 часов утра 1942 г». Лёка — это Леонид, брат.

«Дядя Вася умер в 13 апреля 2 ч. Ночь 1942».

«Дядя Леша. 10 мая в 4 ч. Дня 1942».

«Мама в 13 мая в 7.30 час утра 1942».

«Савичевы умерли все».

«Умерли все».

«Осталась одна Таня».

Таню оформили в детский дом, готовили к эвакуации. Все 125 детей были физически сильно истощены. У Тани обнаружили туберкулез. Их вывезли в Горьковскую область, в поселок Шатки. Из всех детей детского дома № 48 не удалось спасти только Таню Савичеву. Ее часто мучили головные боли, а незадолго до смерти она ослепла. Таня Савичева умерла 1-го июля 1944-го года от туберкулеза кишечника в 14 лет.

Дневник Тани Савичевой был представлен на Нюрнбергском процессе как один из обвинительных документов против нацистских преступников.
Дети войны были вместе со взрослыми, вместе со всей страной. Те, кто в тылу, целыми пионерскими отрядами собирали посылки на фронт: шили солдатам кисеты для махорки, вязали шерстяные носки, варежки. Посылали и кое-что из продуктов, отрывая это от своих скудных пайков. Работали на заводах. Да просто переживали страшные годы похоронок на отцов, старших братьев.

В советское время дети и взрослые знали имена пионеров-героев. Сейчас, к моему ужасу и горю, Великая Отечественная война называется сокращенно — ВОВ. Например, на двери врачебного кабинета: «Участники ВОВ принимаются вне очереди». Конечно, это хорошо, что старым, заслуженным людям не надо стоять в очереди, но назвать так почти четыре страшных года — ВОВ! И никто не возмущается, никто из так называемых лиц, принимающих решения, почему-то не догадается отказаться от дикой аббревиатуры. Ведь в сознании нового поколения это уже не Великая Отечественная война, а что-то простое — всего три буквы. Вроде уже и не столь тяжелое.

Я обратилась к Википедии, есть такая в Интернете. И хотя ее авторы не жалуют советский период нашей истории, все-таки про пионеров-героев здесь написали правду без ёрничания. Просто прочтите.

«Уже в первые дни войны при защите Брестской крепости отличился воспитанник музыкального взвода, 14-летний Петя Клыпа. Многие пионеры участвовали в партизанских отрядах, где использовались нередко в качестве разведчиков и диверсантов, а также при проведении подпольной деятельности; из юных партизан особо известны Марат Казей, Володя Дубинин, Леня Голиков и Валя Котик (все они погибли в боях, кроме Володи Дубинина, подорвавшегося на мине; и всем им, кроме более взрослого Лени Голикова, к моменту гибели было 13—14 лет). Нередки были случаи, когда подростки школьного возраста воевали в составе воинских частей (так называемые "сыновья и дочери полков" — известна одноименная повесть Валентина Катаева. <…>

Пионеры становились юнгами на военных кораблях; в советском тылу трудились на заводах, заменяя ушедших на фронт взрослых, а также участвовали в гражданской обороне.

В составе комсомольской подпольной организации "Юные мстители", созданной на станции Оболь Витебской области, действовала пионерка Зина Портнова, вступившая в подполье в ряды ВЛКСМ, казнённая немцами и посмертно удостоенная звания Героя Советского Союза.

За боевые заслуги десятки тысяч детей и пионеров были награждены орденами и медалями:

А в 1962-м году состоялась премьера первого полнометражного художественного фильма Андрея Тарковского «Иваново детство». Снят он был по маленькой повести Владимира Богомолова «Иван», в создании киносценария участвовало еще несколько авторов, в том числе Геннадий Шпаликов. Мальчик, на глазах которого фашисты расстреляли мать и сестренку, стал военным. То есть, по возрасту он не мог быть солдатом, не мог получить оружие, но он помогал военному штабу бесценными сведениями, он стал разведчиком, разведчиком незаметным для фашистов, для тех, кто жил в оккупации, — просто идет себе по дороге мальчик в драных ботинках, в старой телогрейке, грязный, голодный. Бесценные сведения скапливались в его карманах: семена, веточки, всё это обозначало виды военной техники, число солдат противника. По возвращении в штаб, он подсчитывал эти условные знаки и писал донесение. Не раз его пытались отправить в суворовское училище, но он сбегал. Из последней разведки Иван не вернулся. Роль Ивана исполнил тогда совсем маленький Николай Бурляев. И в последней сцене фильма, когда он, загорелый, в трусиках, бежит по песчаной речной косе за девочкой, и солнце светит, и такой простор, мы понимаем, что этого не могло быть, но такой финал — словно памятник недожитому детству мальчика по имени Иван.

Многое сделано моим товарищем еще со студенческих лет Константином Подымой, который в юности, начав работать в редакции газеты «Новороссийский рабочий», создал ребячий клуб «Шхуна ровесников». Они нашли место гибели поэта Павла Когана. А позже, уже окончив ВГИК и поработав, Константин Иванович написал книгу «Юности честное зерцало». Давайте прочтем только одну главу.

 

«Сколько легло нас, мальчики...

 

След твой на земле... Каким он останется? Светлым и долгим? В де­лах — добрых или злых?

А от Витьки и следа не осталось... Лишь запись в старой, еще довоен­ной школьной книге приказов: «Но­вицкий Виктор. Переведен во 2-й класс». Отыскал я ее в Зерноградской школе № 2, что в Ростовской об­ласти. Больше — ничего и никогда. Даже могилы у парня нету. Будто и не было такого человека.

Но был в его жизни самый глав­ный день — 8 сентября 1942-го. Самый главный, самый последний.

...Сколько часов длился бой, Витя уже не помнил. Он стрелял и стрелял, и боялся лишь одного — что могут кон­читься патроны.

Горело небо, и пылал Новороссийск, и плыли над Цемесской бухтой черные шлейфы дыма. Стены старинной башни на Октябрьской площади были полумет­ровой толщины и, сложенные из камня-известняка, они могли бы выдержать какой угодно обстрел. На подоконнике стояли пулеметы. А у двери — ящики с патронами и ручными гранатами. Бочка с водой. И сухарей — достаточно, можно продержаться не один день.

Витя оглянулся. Вон, у стены, лежат его погибшие друзья: весёлый моряк-грузин и солдат-пехотинец. В доме напротив — в подвале, мать с братишкой и сестренкой. Витя даже не смог предупредить ее, что он тут. Как он уговаривал моряка, чтобы тот разрешил помогать ему здесь! Таскал ящики с боеприпа­сами, носил воду. А моряк всё прогонял его. Но ведь эта башня — Витькин дом!

Не успел моряк отослать Витю в подвал. В глубине переулка Декабрис­тов показались гитлеровцы и начали обстрел башни. И мальчишка остался. Бегал по этажам, подносил патроны, и, взяв гранаты, выскакивал из двери пер­вого этажа и бросал их в наседавших врагов.

О, как хотел он уложить их поболь­ше! Как ненавидел он этих гадов в квадратных касках, их наглую походку, когда они шли с автоматами наперевес, засучив рукава, как палачи. Витя убегал на фронт полгода назад, под Керчь. Его вернули. Узнал комиссар, сколько ему лет, и велел живо отпра­вить в тыл. Только на память о том побеге остались Витьке черные флотс­кие брюки и солдатская гимнастерка. А тельняшка у него своя была. Ведь он давно решил стать моряком: как только седьмой класс окончит — и в мореходку. И отец ему говорил: "Ничего, Витюха, всё сбудется, когда вырастешь..."

Нет теперь отца. Убит. Ушел с де­сантной частью и не вернулся.

И друзья-бойцы убиты.

Остался мальчишка один.

 

Отступлю на минуту. Накануне праз­дника "со слезами на глазах" не могу не вспомнить о некоторых "толковате­лях" наших побед и поражений.

...Мечтающим о бесплатной банке баварского пива, и о том, "как жаль, что Германия не победила!" (а есть ведь такие, ты это знаешь), я даже и отвечать не хочу.

Просто приведу один документ. Он был в миллионах ранцев фашистских солдат. С ним они шли в бой. Его знали наизусть.

Нарушим один раз нашу с тобой традицию. Не о добром, честном, свет­лом будет это наставление.

Потому что это — наставление убий­цам.

 

Из "Памятки немецкому солдату"

 

Солдат великой Германии, ты будешь неуязвим и непобедим, точно выполняя следующие наставления. Если ты не выполнишь хотя бы одно из них, ты погибнешь.

Помни и выполняй:

1. Утром, днем, ночью, всегда думай о Фюрере, пусть другие мысли не тревожат тебя — он думает и делает за тебя. Ты должен только действовать, ничего не бояться; ты, немецкий солдат, неуязвим. Ни одна пуля, ни один штык не коснутся тебя. Нет нервов, сердца, жалости — ты сделан из немецкого железа. После войны ты опять обретешь новую душу, ясное сердце — для детей твоих, для жены, для великой Германии.

2. Германец не может быть трусом. Когда тебе станет тяжело, думай о Фюрере. Ты почувствуешь радость и облегчение, когда на тебя нападут русские варвары, ты думай о Фюрере и действуй решительно... Для твоей личной славы ты должен убить ровно 100 русских, это справедливейшее соотношение — один немец равен ста русским. У тебя нет сердца и нервов, на войне они не нужны. Уничтожь в себе жалость и сострадание, убивай всякого русского, советского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик...

3. Ни одна мировая сила не устроит перед германским народом. Мы поставим на колени весь мир. Германец — абсолютный хозяин мира. Ты будешь решать судьбы Англии, России, Америки. Ты — германец, как подобает германцу, уничтожай все живое, сопротивляющееся на твоем пути, думай всегда о возвышенном, о Фюрере — ты победишь... Завтра перед тобой на коленях будет стоять весь мир.

 

Прочел?

Не думаю, дружище, что после этого "наставления" (даже если уж здорово надо бы перед кем-нибудь повыпендриваться!) захочется тебе сейчас нацепить на ру­башку свастику. Так вышло, что этот древ­ний и святой знак принесли на нашу зем­лю убийцы. Мертвящий след свастики не вытравили годы.

И печально, что не все взрослые до сих пор в митингово-микрофонных баталиях так и не могут разобраться в том, что же такое фашизм.

Помоги им. Дай прочесть вот эту па­мятку.

 

...Витя поразился наступившей вдруг тишине. Чуть приподнял голову над щит­ком "максима", поставленного на подо­конник. Фашистов со стороны улицы Ру­бина не было. Подошёл к другому окну — и на Декабристов ни одного. Осторожно посмотрел и в третье — пустынна была Октябрьская площадь. Стлался дым над обугленными траншеями, их защитники — моряки с потопленного фашистами мино­носца "Бдительный" — погибли.

Через день — пятнадцать Витьке стук­нет. А ничего и сделать не успел. Жарил пятки на раскаленной солнцем гальке, нырял до посинения с бетонного мола, запоем читал книжки. Не плакал, когда разбивал в кровь коленки или рвал шта­ны, на удар отвечал ударом, терпеть не мог, когда обижали малышей. Всегда сто­ял за справедливость...

Лязгнула пуля. Витя отпрянул в сторо­ну, и, подскочив к пулемёту, нажал на гашетку.

Рассыпалась по подворотням цепь гитлеровцев. Двое остались лежать попе­рек переулка Декабристов.

Ага! Боитесь! А ну-ка сунься, кому охота!

Зло огрызнулись минометы. Витя на­гнул голову, бросился к ручному пулемёту и длинной очередью пропорол улицу Ру­бина. Рота гитлеровцев откатилась. А мальчишка уже пулей слетел вниз, отк­рыл дверь и бросил связку гранат.

Распахнул ворот гимнастерки: пусть гады видят тельняшку — моряки не сдают­ся! Только бы патроны не кончились...

Не знал он, что в эту минуту двое фашистов уже поднимались по ступенькам лестницы. Пробили наскоро замурованное кирпичами окно первого этажа и проникли в башню. Скрипели ступени под их сапогами. Но Витя не слышал. Он был у пулемёта и стрелял.

Страшный удар обрушился на голову мальчика. Он повернулся, посмотрев непонимающими глазами и, упав на пол, потерял сознание.

Гитлеровцы швырнули худенькое тело на подоконник и облили горючей жидкостью. Струйка крови бежала по бледному лицу подростка. Один из солдат чиркнул зажигалкой.

Горящим факелом падал со вто­рого этажа башни Витя...

...Два часа не могли пройти враги к центру Новороссийска по улице Ру­бина. Два часа сдерживал их Витя.

Он лежал лицом вниз у самого края траншеи — на черной взрытой земле. Только волосы не тронул огонь. Русые, выгоревшие на солнце, смеш­ным ежиком топорщились они на за­тылке...

 

Где-то и сейчас, в Новороссийске, лежит на Октябрьской площади Витькино сердце. Да, словно от парня и следа не осталось...

Но нет же, нет!

Имя его встретил я на Дунае, в Измаиле. Большой и краси­вый корабль шел по великой реке — теплоход дальнего плавания "Витя Но­вицкий". Он назван был так 25 лет назад по просьбе мальчишек и дев­чонок Новороссийска, матросов "Шху­ны ровесников", юношеского журна­листского клуба. И улицы имени Вити есть в его любимом Новороссийске, и в крымском селе Полтавка.

Есть Витькин след на Земле!

Так же, как и кареглазого Володи Дубинина, застенчивого Вали Котика, отчаянного Серёжи Тюленина, поры­вистого Саши Матросова...

Это о них — призывно-зовущие стро­ки Владислава Крапивина:

 

Сколько легло нас, мальчики,

В травах и узких улицах!

Маленьких барабанщиков,

Рыцарей ярых атак...

 

В безвестных могилах и под ка­менными плитами лежат ребята, жиз­ни своей не пожалевшие, спасшие нас».

Да, спасшие нас.

Ольга Клековкина,член Союза журналистов России, РВС.