Георгий Петрусов. Разрушенная школа в Смоленской области. 1941–1945
Вот уже больше года родители России ведут активную борьбу с цифровизацией образования. Процесс цифровой трансформации школ был запущен во время коронавирусной эпидемии. Однако анализ последних проектов образовательных реформ показал, что задумана цифровизация была еще несколько десятилетий назад.
Так же долго лежал под сукном и теперь дождался своего часа еще один проект, фундаментально меняющий всю систему российского среднего образования. И пока родители изо всех сил сопротивляются цифровизации, реформаторы готовят им очередной, не менее опасный подарок. Речь идет о так называемой реструктуризации и объединении школ, о превращении их в большие образовательные комплексы.
Эксперименты по объединению школ сейчас проводятся в Подмосковье и еще в 36 регионах России. Первичная «обкатка» этого проекта проходила несколько лет назад в Самаре. Тогда, благодаря родительским протестам, процесс объединения школ удалось остановить.
В чем разрушительность такой трансформации школ и к каким последствиям она приведет? Об этом мы спросили Надежду Храмову, кандидата психологических наук, педагога, активиста РВС и участника борьбы с объединением школ в Самарской области.
Корр.: В чем суть процесса объединения школ?
Надежда Храмова: Суть процесса в том, что вместо нормальных человеческих школ появляются огромные монстры, объединяющие по семь школ, по пять детских садов, туда включаются еще и дворцы творчества.
Чиновники заявляют, что таким образом они объединят финансы в один кулак и будут помогать слабым школам. На самом деле школы, каждое отдельное подразделение, лишаются своего бюджета. Всё отдается на откуп головного подразделения.
Далее. Разрушается преемственность звеньев. После начальной школы классы расформировываются. С переходом на каждую ступень из начальной школы класс обязательно тасуется по принципу так называемой профильной ориентации. Это в одиннадцать-то лет!
Затем вновь созданные классы объединяются по звеньям в отдельном пространстве. Представьте себе целое здание, где одни начальные классы, то есть их там десять штук может быть. Эта малышня носится по зданию, никаких разновозрастных связей дети не создают. Это не социум, не естественная среда — это инкубатор. В социуме и в семье мы строим отношения с людьми разного возраста.
Но начальная школа — это еще полбеды. А представьте себе девятьсот, даже пятьсот или шестьсот человек только подросткового возраста. Представляете, во что превращаются школы? В них будет формироваться просто-напросто социально опасная среда. И никакие пятьдесят тетенек-учительниц с таким огромным количеством подростков не справятся.
А мы знаем, и Бехтерев это еще в начале века описал, как влияют большие и малые коллективы на нравственность. Чем больше число людей в группе, тем сильнее человек ориентируется (подсознательно, интуитивно) на самый низший нравственный уровень. Фрейд потом это тоже подтвердил.
Подросткам и так себя трудно держать, а тут еще толпа. Подростковый возраст у нас становится просто провальным.
Корр.: Получается, что формальная вроде бы реорганизация школ приведет к тяжелым психологическим и педагогическим проблемам.
Надежда Храмова: Главное, что будет разрушаться, это близкие отношения и между учениками, и между учителями и учениками. Это последнее, что надо было разгромить реформаторам. Они хотят отнять у детей возможность жить в своей школьной семье.
В советское время был такой психолого-педагогический проект, в нем отстаивалась идея «класс — это семья». В рамках этого проекта такой класс-семья начинал готовиться с детского сада. Тогда старались делать так, чтобы ребята из одной группы детсада все пошли в единую школу, в единый класс.
Потом этот класс, как школьная семья, идет по школьной жизни. И это тесное сотрудничество детей друг с другом давало большую психологическую устойчивость.
Дети знали, с кем они учатся, знали особенности друг друга. Зарубежные исследователи, знакомясь с советской школой, всегда подчеркивали такой ее семейственный характер.
А перетасовка классов лишит детей этого коллективизма, этой внутренней солидарности друг с другом, этого чувства родства, разрушит саму возможность создавать психологические и социальные связи.
И второе, что разрушается при этих объединениях, — это преемственность начальной, средней и старшей школы. Это тоже очень важная советская наработка. Советская школа добилась такой преемственности образовательных ступеней, которой не было до этого в мире.
Начальные школы она приуготовляла в среднюю школу. Переход из начальной школы в среднее звено был очень серьезным шагом. Был даже малый педсовет по окончании первой четверти, когда результаты адаптации в среднем звене обсуждались. Ведь в начальной школе обычно один педагог.
А в среднем звене — там уже смена педагогов, переход из кабинета в кабинет. Как дети адаптировались к новым условиям обучения? Это было очень серьезное обсуждение. Приглашался классный руководитель младших классов, он рассказывал про каждого ребенка, чтобы все учителя учитывали особенности каждого ребенка.
Сейчас этого детей лишают. Они будут бродить из школы в школу, из одного структурного подразделения в другое, из одного здания в другое, будут разрушаться классные коллективы, а мы знаем, какой это стресс для детей. Ко мне на консультацию приходит много родителей и детей, которые тяжело переживают переход из одного класса в другой. Иногда дети начинают замыкаться, у многих развивается аутичность. Это очень серьезные вещи.
Но авторы проекта по реструктуризации школ нисколько не скрывают, что в нем совершенно не учитываются ни психологические, ни педагогические проблемы. В тексте проекта так и написано: «не учитываются». А мы читаем «игнорируются».
Школа перестанет быть таким целостным организмом, она станет конвейером. Реформаторы в своих проектах называют ее даже не школой, а «образовательным центром». А слово «школа» берут в кавычки. Хотя оно переводится как «ступени», «шкала». Школа — это институт поступенного развития.
Средняя школа — особая. Седьмые-девятые классы — это такие ревущие, стихийные подростки. Но эта стихийность временная, это переход между послушливым начальным звеном и уже благоразумным старшим звеном.
Поэтому подростки, конечно, школу будоражат. Они вроде бы буйствуют, но вот проходит мимо любимая учительница начальных классов Марь Иванна, и они сразу превращается в тех птенчиков, которыми были в первом классе.
Или вот идет учитель старшего звена, и они знают, что скоро им туда идти. Они знали свои берега. Здесь берег теплоты начальной школы, а здесь берег благоразумия. И поэтому подростковость была упакована. Это очень важно, потому что дети переходили эти бурные широты, не нанося такого большого ущерба собственной репутации и самооценке.
Они знали, что они были хорошими и будут хорошими. Но сейчас они немножко похулиганят. И это помогало самим детям, и давало возможность взрослым быть более терпимыми. Ну и, кроме того, подростков было ограниченное число.
Корр.: Одна из причин реструктуризации и объединения школ — это возможность формирования классов по принципу профильной ориентации. Зачем она так нужна нашим реформаторам?
Надежда Храмова: Сейчас от родителей требуют определиться с этой профильной ориентацией уже в пятом классе. Но любой педагог, психолог и родитель скажет вам: какая профильность? Какая профилизация в одиннадцать лет, когда там после четырнадцати еще не так легко определиться?
Не может быть еще способностей у ребенка в 11–12 лет, не вызрели они еще, не активизировались. Просто даже по возрастным своим свойствам. Это профанация.
И профильность эта очень урезанная. Формируется, например, математический класс. Детям в положенном объеме будут давать часы математики. А вот русский будет преподаваться в сокращенном виде. Хотите больше часов — платите.
То есть общеобразовательный объем обучения будет урезан. Эти дети уже не получат общее образование. Они не получат фундаментальных знаний. Профильность — это просто-напросто попрание конституционных прав ребенка.
В советское время тоже были школы с уклоном, были факультативы, но при этом был общий образовательный план обучения для всех.
При такой растасовке классов будут «выбраковываться» не очень подходящие дети. В головное структурное подразделение будут собираться все сливки, а во все другие структурные подразделения будут отправлять тех, кто в данный момент показал худшие результаты.
Чем это плохо? Обычный разнородный класс представляет собой целостный организм, в котором есть и ведущие, и те, кто подтягивается. Кто-то помогает кому-то, одни в одном сильны, другие — в другом сильны.
Класс был очень живой и разнородной структурой. А когда детей начинают «перебирать», то класс превращается в такую одноцветную структуру. В одном классе все математики, в другом — гуманитарии, здесь вдруг все химики, там — биологи.
Но самые интересные трансформации происходят со старшим звеном. По проекту реструктуризации и объединения школ количество старших классов должно быть резко сокращено. В проекте, который пытались реализовать в Самарской области (а он создан еще в начале двухтысячных годов), написано, что их должно стать в семь раз меньше.
В семь раз сокращается старшее звено. Это значит, что реформаторы предполагают большую часть детей изгнать из школ после девятого класса.
Они сокращают возможность дальше учиться детям, которые после этих ревущих подростковых лет решили образумиться. Школьники в седьмом, восьмом и девятом классах по-разному себя ведут, но потом они берутся за ум. Это просто возрастная особенность.
Но теперь им уже не дадут такой возможности. Это документально прописано, что у детей отнимают гарантированное право учиться дальше.
А еще реформаторы мечтают все школы, всё образование разделить на два рукава: на академическое образование для материально состоятельных родителей и народное.
По сути они хотят ввести принцип кастовости. И они давно задумывали это сделать. Потому что нужно же было приучить жить детей в несправедливом капиталистическом обществе, где люди разделены по денежному показателю или другим возможностям.
Поэтому надо со школьной скамьи делить на касты: на деток богатых родителей, на умненьких, но бедненьких, на середнячков и, наконец, на тех, кто из бедной неблагополучной семьи, да и учится плохо.
И эта кастовость также была заложена в этом проекте реструктуризации.
Корр.: А как реформаторы объясняют родителям и обществу необходимость реструктуризации школ? Особенно при наличии таких ее чудовищных черт?
Надежда Храмова: Знаете, они много чего интересного говорят. Например, они заявляют, что надо делить школы на младшие и старшие, потому что младшие классы боятся ходить в туалет и там старшеклассники их обижают.
Эти люди вообще не знают российской и советской школы, потому что младшие классы всегда были выведены в отдельную рекреацию, на отдельный этаж и у них там отдельные туалеты, даже унитазы маленькие. Этот проект — явная калька с чужих проектов, для других стран.
И второй любимый аргумент: старшие должны питаться одной пищей, а младшие — другой. Поэтому надо обязательно реструктуризировать, разделить их на отдельные школы. Хотя у нас, у родителей, тут же возникает вопрос: а мы дома разновозрастных детей из разных кастрюль разве кормим?
А еще плохо, оказывается, что есть гимназии в центре города, а есть на окраинах. Детям обидно учиться в не очень престижных школах на окраинах, поэтому надо их всех объединить.
Эти объединения школ в некие монструозные структуры приведут к качественному ухудшению работы каждого отдельно вошедшего учреждения. Ведь туда же еще и детские сады должны войти.
Появляется такой монстр, который вроде бы живет, но отдельные части его организма несочетаемы. У детского сада одни задачи. У школы — другие, у дворцов творчества — третьи.
В годы перестройки Советский Союз обвиняли в гигантомании. Всё должно быть очень камерным, говорили критики. Ну и где камерность?
Уж где-где, а в воспитании и обучении детей ой как нужна камерность. Где личностный подход? Они всё про личность говорят, про личностный подход, про уникальность, а на самом деле они ребенка превращают не то что в винтик, а просто в щепку. Что с ним станет? Как он будет существовать в этом образовательном конвейере? Вообще никому нет дела до того, как ребенку-то?
Мы все восхищаемся тем, что Сухомлинский стоял [у входа в школу] и встречал утром каждого ребенка каждый учебный день. Но эта практика встречи ребенка в тех школах, в которых я работала, тоже была. Директор и дежурный завуч встречали детей у дверей школы. Ты их всех знаешь лично, вырабатываешь с ними личные отношения. А в этом конвейере, когда первое звено пробежало стадом, потом среднее звено проклубилось стадом, старшее звено… В этом конвейере вообще личностного подхода не будет совсем.
Невооруженным взглядом видно, что все эти аргументы — лишь малоубедительные уловки и что цели у реформаторов совершенно другие. Они хотят окончательно добить российскую школу. Сломать ей хребет. Реформы по объединению школ — это уже завершающий этап разгрома русского советского образования.
Корр.: Последние реформы российского образования разрабатывались не без помощи наших западных «партнеров». И в проектах по объединению школ тоже явно просматривается чуждая нам идеология.
Надежда Храмова: Несколько лет назад, когда в Самарской области чиновники задумали объединять школы, родительской ассоциации города Тольятти попал очень интересный документ. Это как раз был проект этого самого объединения и реструктуризации школ. Он назывался «Городское образовательное пространство: сценарии организации». Подготовлен он был Национальным фондом подготовки кадров еще в начале двухтысячных годов.
Как написано в самом документе, в его разработке приняли участие специалисты Министерства образования Российской Федерации, он согласовывался с Международным банком реконструкции и развития, Всемирным валютным фондом и фондом Сороса.
Официальным его разработчиком считается профессор Лев Фишман, это сотрудник Самарского института повышения квалификации работников образования (СИПКРО). Но в проекте есть большие куски неадаптированного, плохо переведенного с иностранного языка текста.
Лев Фишман как раз тогда стажировался в США. Видимо, оттуда он и привез этот план реструктуризации городских образовательных учреждений.
И когда он его привез, в Самарской области, в городе Тольятти, стали очень настойчиво внедрять это самое объединение школ. Это был пилотный эксперимент.
Из документа видно, что активное участие в разработке этой реформы принимают иностранные банки. А мы еще удивляемся, почему Греф занимается образованием. Да потому что он банкир, а реформами образования всегда занимались банки. Ничего нового, просто теперь роль координатора от иностранных банков играет Греф. Вот и всё.
Родители одной из российских школ протестуют против процесса объединения
Изображение: Анастасия Большакова © ИА Красная Весна
Корр.: А какую реакцию в Тольятти вызвал процесс объединения школ?
Надежда Храмова: Тогда родители смогли остановить этот процесс. Они успели собрать подписи, обошли все классы, просто обходили школы — тогда еще не было охранников и всех пускали — и собрали протоколы. И на основании школьных протоколов родительских собраний это было остановлено.
Но в 2013 году был принят закон, касающийся компетенций управленческого совета школ. Он позволил получать согласие родителей на те или иные нововведения формально. Теперь достаточно согласия представителя родительского совета. А он обычно бывает, знаете, штрейкбрехер такой. Действует заодно с администрацией.
Поэтому, когда в Москве в 2014–2015 году родители пытались бороться против объединения школ в Медведково, у них уже ничего не получилось. Сейчас вот реформаторы за подмосковные школы взялись. И реформируют школы по тем же лекалам, что и в Самарской области.
Тут важно понимать, что от родителей вся истинная суть процесса реструктуризации скрывается. Их просто ставят перед фактом, когда всё уже сделано. В свое время меня родители приглашали в Медведково, в школу, чтобы я вместе с ними, как представитель родителей, поучаствовала в управленческом совете.
Меня туда записали, я прошла, и когда я на этом управленческом совете задала ряд вопросов про реструктуризацию, ни директор, ни управленческий совет не смогли на них ответить.
Но зато после этого в школах, в интернете были вывешены объявления о том, что «эту женщину впускать в школу нельзя». Чиновники не хотят рассказывать родителям, чем обернется вся эта реструктуризация.
Нашим детям объявлена война, и защитить их сейчас могут только родители. Педагоги, директора бесправны… Я не хочу говорить про всех. Я всех не знаю, но в основном новая когорта директоров вся продажная. Если надо внедрить какую-нибудь гадость, а родители против, они сделают всё, чтобы внедрить. Если какой-то педагог будет против — педагога уволят, но внедрять будут.
Корр.: А что могут сделать в этой ситуации родители? Как им сопротивляться?
Надежда Храмова: Как минимум родители должны понимать, что происходит, и рассказывать об этом «на всех базарах». На самом деле родители уже сопротивляются. Идет такое партизанское движение увода детей из школ. Родители уходят на семейное обучение, организуют свои семейные родительские коллективы, создают малокомплектные классы и приглашают учителей. Родители отдают детей в частные школы. Это движение есть, и оно очень большое. Но сейчас эти действия родителей, к сожалению, на руку реформаторам.
Потому что это всё сбрасывается на плечи родителей. «Ну и хорошо, и платите деньги. Правильно. И привыкайте, — радостно приговаривают чиновники. — Пока еще образование у нас по конституции бесплатное, но это пока. Придет время — поменяем».
Реформаторы запустили огромный каток, разрушающий образование. И они действуют с запредельной наглостью. Наверное, потому, что идет очень большая финансовая подпитка, ведь всё это двигают банки.
И назвать этих реформаторов «пятой колонной» мало. Это такие серьезные диверсанты, которые разрушают лучшее в мире образование. Но у меня есть искренняя вера и надежда на то, что достаточно мало-мальской политической воли, чтобы восстановить советское образование.
Это можно сделать буквально за год-два-три. При современной технике, при том что советские методички, учебные планы были очень хорошо проработаны. В них настолько всё выверено и учтено, что нам сейчас только возьми эти чертежи образовательные и начни. Но нет политической воли, к сожалению.