В своей политике повышения возраста выхода на пенсию Россия следует в кильватере западных экономик, где также почти повсеместно с периода конца 80-х — начала 90-х годов прошлого века повышают пенсионный возраст. Ложность экономических аргументов была уже рассмотрена и на проходивших в Москве, в Экспериментальном творческом центре, научных конференциях, и на страницах этой газеты, поэтому останавливаться на них мы не будем.
Рассмотрим проблему с другой стороны. В проведении своей социальной по названию, а по существу антисоциальной политики, российские власти ориентируются на западную экономическую модель. Пенсионная реформа — лишь звено в цепи других реформ: в образовании, здравоохранении, науке, культуре и прочих сферах, затрагивающих жизнь человека непосредственно.
Коль скоро для большей части российской элиты высшей ценностью является встраивание в западный капиталистической мир, и она продолжает смотреть на Запад как младший сын-неудачник на старшего, являющегося гордостью семьи, то необходимо изучить вопрос, как западная экономическая мысль смотрит на вопрос пенсионного обеспечения. Ведь нужно же понимать ценности того, за кем ты идешь?
Особенно этот вопрос актуален, если смотреть на пенсионную реформу в России как на «очередную» в цепи таких же пенсионных реформ, осуществляемых на Западе, в том числе потому, что проводить их начали совсем не в 2000-е годы, когда стал очевиден тренд на «старение» Европы, а еще раньше — теоретические разработки на этот счет относимы к 70-м годам XX века.
Попробуем изучить этот вопрос.
Сперва необходимо несколько погрузиться в саму историю возникновения пенсионного обеспечения в странах Европы.
Мы, люди, родившиеся в XX веке в СССР, привыкли воспринимать выход на пенсию в 55 и 60 лет как данность, как «природу вещей». Однако пенсионному обеспечению по старости всего какие-нибудь 100 с небольшим лет (а где-то — и того меньше). И прадеды жителей стран Запада родились в мире, где пенсий по старости для всех граждан просто не было, как не было надежды их иметь.
Нельзя сказать, что пенсионное обеспечение не существовало. Оно существовало для отдельных категорий граждан, которые уже к периоду средних лет не могли как следует заниматься своим ремеслом. В Англии, например, уже на рубеже XVI–XVII столетия (в 1597–1601 гг.) для военных было введено пенсионное обеспечение. Во Франции в 1673 году ввели пенсию для морских офицеров. В Англии в 1759 году «Актом о помощи и поддержке морякам» было установлено ежемесячное содержание в размере 6 пенсов в месяц для служивших во флоте Его Величества и для их вдов — очень скромное, но хотя бы гарантированное. В 1762 году такое обеспечение было введено в Испании указом короля Карлоса III, а в 1780-м в Австрии и в Швеции.
Также пенсию имели представители элиты — священники и, конечно же, чиновники.
Читайте также: Депутат опробовал «прожиточный минимум» на себе. И предложил его повысить "в разы"
То есть в области пенсионного обеспечения очень четко выступал классовый характер западного капиталистического общества: власть аристократов экономически поддерживала тех, кто сам должен был стоять на страже ее интересов — духовенство, чиновничество и армию.
Что до простых граждан, то ни о каких пенсиях речи вообще не шло. До определенного времени в этом не было необходимости — низкий уровень жизни и чудовищные условия труда просто не позволяли людям доживать не только до нынешнего пенсионного, но даже до нынешнего предпенсионного возраста. Так, например, в Англии, наиболее передовой в экономическом плане стране, в 1740-х годах средняя продолжительность жизни составляла 35 лет.
Что же было с теми, кто доживал до старости? А такие все-таки были, хотя их было меньшинство. Они должны были продолжать трудиться буквально «до гробовой доски» — и это не метафора. Профессор истории Оксфорда Пэт Тэйн в своей работе «Старость в английской истории: опыт прошлого и вопрос сегодня» указывает, что в Норвиче (Англия) в 1570 году трудились три вдовы, которые «уже почти не могут работать». Вдовам было 74, 79 и 82 года соответственно. Комментарии, как говорится, излишни.
Пока Европа была преимущественно аграрной и феодальной, вопрос о пенсионном обеспечении остро не вставал. Однако развитие капитализма: укрупнение земельной собственности и сгон буржуазией крестьян с земли, чтобы потом нанимать их как батраков; развитие городской и сельской промышленности, колонизация других стран, экспоненциальное расширение торговли, оттягивающие громадные массы людей из земледелия, — все это повлекло за собой образование большой массы тех, кто всю жизнь работал по найму. В мире происходила революция, фактически образовывался и расширялся класс тех, кому, по меткому выражению классика, было «нечего терять, кроме своих цепей».
И когда эти люди покидали свое место службы, потому что больше не могли трудиться, они фактически оказывались в отчаянном положении: земли, чтобы прокормиться — нет, работать ты уже не можешь. Что остается? Умирать? Нам, гражданам России XXI века, трудно это себе вообразить. Подсознательно мы ожидаем, что государство нас не бросит, и если даже мы лишимся работы, то на старости лет будем получать какое-то, пусть и жалкое, но обеспечение. А теперь представьте себе, что этого обеспечения не будет! Ни в 60, ни в 65 лет. Вообще никогда. Ты лишился работы, ты слишком стар, чтобы найти новую, — живи, как хочешь! То, что сегодня мы восприняли бы как чудовищный курьез, еще сравнительно недавно в историческом плане было нормой жизни.
Читайте также: Пенсионная реформа и реформа здравоохранения — две грани отказа государства от социальных гарантий
Когда люди доживали до старости, но не имели земли или родных, которые могли бы их содержать, им приходилось обращаться за помощью в церковные приходы в их населенных пунктах — такая система помощи получила название «Законов о бедных». Их был целый комплекс, а первый «Акт о помощи бедным» был введен в 1597 году указом Елизаветы I Тюдор.
Правда, и тут было все совсем не просто. Во-первых, в приходе могли и отказать, если человек считался «недобропорядочным». Кроме того, обращение за помощью в приход было унизительным и мало отличалось от милостыни. Во-вторых, помощь была не безвозмездной. При приходах стали организовываться печально известные по произведениям классиков английской литературы работные дома, получившие распространение с XVII столетия. Они, по сути, мало отличались от тюрем. В работных домах предполагалось разделение семей, трудовая повинность, причем труд был однообразным и практически бесполезным, а также скудное и однообразное питание, ношение одинаковой униформы и т. п.
При этом попадание старика или просто безработного в работный дом в условиях отсутствия собственности или кормильцев было предрешено — помимо «Законов о бедных», была также система законов «О наказании нищих и бродяг», по которому бездомные и безработные помещались в работные дома в принудительном порядке.
Наконец, последнее, что тут стоит упомянуть, это рекомендательный характер создания таких учреждений. Проще говоря, создавать или не создавать работный дом, и соответственно, помогать бедным старикам или нет, решал приход, то есть эта система не была централизованной и напрямую государством не курировалась.
Однако по мере общего роста благосостояния людей за счет распространения образования, улучшения товарного обеспечения, облегчения труда за счет внедрения более эффективных орудий росло число пожилых безработных. К концу XVIII века эта проблема стала очевидной.
Первыми, кто предложил ее разрешение, были якобинцы во время Великой французской революции. Революционеры, провозгласившие принцип равенства, наряду со свободой и братством, как главный, начали его последовательно осуществлять в области пенсий, до этого, как я писал выше, бывших привилегией узкой группы лиц.
Член якобинского конвента, экономист и философ Томас Пейн (1737–1809) в своем сочинении «Права человека» (1792 г.) стал первым, кто прямо выступил за идею всеобщего пенсионного обеспечения по старости. Английский экономист, историк и главный редактор в 1981–1999 годах левого журнала New Left Review Роберт Блэкберн в своей книге «Вложение в смерть или инвестиции в жизнь: история пенсионного обеспечения» свидетельствует, что Пейн предлагал установить пенсию для лиц, достигших 50 лет, в размере примерно 6 фунтов в год, а для лиц, достигших 60 лет, — в размере 10 фунтов (сравните с пенсионным обеспечением для моряков, о котором было написано выше: 6 пенсов в месяц — это чуть больше одного фунта в год!). Он утверждал, что данная выплата должна рассматриваться как процент, который они могут получить за то, что всю жизнь платили налоги.
То есть, по сути, Томас Пейн впервые выдвинул идею о пенсионном фонде. Система Пейна предполагала охват этими выплатами примерно 140 000 пожилых французов. Другой французский революционер, крупный математик и философ маркиз Николя де Кондорсе (1743–1794) доработал систему Пейна и распространил ее на всё население. В системе Кондорсе государство брало на себя организующую роль по формированию всеобщего пенсионного фонда, из которого те граждане, которые достигли пенсионного возраста, будут получать выплаты из своих налогов, а также налогов тех, кто не дожил до старости.
В итоге в июне 1794 года якобинцы в Национальном Конвенте приняли декрет о всеобщем социальном обеспечении и об учреждении домов для престарелых.
Случившееся произвело эффект разорвавшейся бомбы. Уже через четыре года, в 1798-м, крупный британской экономист Томас Мальтус (1766–1834) в своей известнейшей работе «Опыт о законе народонаселения» обрушился на проект Кондорсе с критикой, называя проекты пенсионного обеспечения «мечтательными и ребяческими», а также подчеркивал, что «если же предложить учреждение особенного суда для исследования прав, заявляемых каждым человеком, и для решения вопроса, употребил ли каждый проситель все свои усилия для существования собственным трудом, чтобы на этом основании выдать ему пособие, или отказать в нем, то это была бы только в новой и более широкой форме та же система английских законов о бедных и унижение истинных основ свободы и равенства».
То есть Мальтус говорит, что система пенсионного обеспечения, предлагаемая Кондорсе, является покушением на протестантские капиталистические ценности (Мальтус был священником англиканской церкви), в основе которых лежит:
а) неутомимый труд, который, с одной стороны — крест, возложенный на человека богом при изгнании из рая, а с другой — плоды которого являются выражением божественной благодати;
б) ничем не ограниченная конкуренция.
Зафиксируем этот важный момент и пойдем далее.
Другой экономист, отец школы утилитаризма, крупнейшая фигура западной экономической мысли Иеремия Бентам (1748–1832) в своей работе «В защиту излишеств. Боль и наслаждение» (1818) пишет: «Если сделать помощь бедным болезненной, бедные от этого лишь выиграют, так как будут стремиться сами поддерживать себя, … и в дальнейшем это приведет их к наслаждению… Бедные перестанут быть паразитами. Им вернут их достоинство».
Знакомая риторика, не правда ли? Уж очень похоже на высказывания наших высоких чинов, называющих пенсионеров, едва сводящих концы с концами, «неудачниками», «нытиками», «лодырями» и т. п.
Кто-то может сказать, что Томас Мальтус и Иеремия Бентам писали это в начале XIX столетия, и эти мысли утратили свою актуальность. Но давайте «перебросим мостик» через столетие и обратимся к работе крупнейшего западного экономиста, основателя Австрийской школы экономики и апологета либеральной рыночной модели капитализма Фридриха фон Хайека (1899–1992) «Индивидуализм — истинный и ложный» (1945).
Вот, что пишет фон Хайек о Великой французской революции, ссылаясь на слова историка лорда Актона: «Глубочайшей причиной, сделавшей французскую Революцию столь гибельной для свободы, была ее теория равенства»; «Благоприятнейшая возможность из когда-либо открывавшихся миру… была упущена из-за страсти к равенству, погубившей надежды на свободу».
О каком, собственно, «ложном индивидуализме» ведет речь Хайек?
Изначально капитализм формировался как область ничем не ограниченной конкуренции, по принципу, который в дальнейшем получил название laisses-faire. Каждый человек в этой концепции, от крупных предпринимателей до свободных людей, рассматривается как участник конкурентной борьбы за «место под солнцем», то есть, по сути, как участник войны всех против всех, в которой выживает сильнейший. Эта концепция со временем выросла в то, что сегодня упрощенно называют социал-дарвинизмом, то есть привнесением дарвинистских принципов естественного отбора в социально-экономические отношения. Однако со временем внутри капитализма начало формироваться течение мыслителей, выступающих за вмешательство государства в эту стихийную войну (Томас Гоббс, физиократы, французские просветители и т. п.). Со стороны сторонников laisse-faire, к которым относится Хайек, это ответвление рассматривается буквально как ересь. Не случайно Людвиг фон Мизес (1881–1973), учитель Хайека и также член Австрийской школы, придает в своей работе «Либерализм» (1927) концепции свободного рынка буквально религиозный, догматический характер: «Другого выбора просто не существует: либо воздержаться от вмешательства в свободную игру рынка, либо передать всё управление производством и распределением правительству. Либо капитализм, либо социализм — третьего пути нет».
В этом смысле пенсионное обеспечение — это прямое вмешательство государства в свободную игру рынка и, по Мизесу, прямая дорожка к социализму. Это предоставление широкому слою «игроков» (пенсионеров) преимущества. Да еще и за счет других игроков — ведь пенсионный фонд формируется всем обществом, всеми участниками рынка.
С точки зрения либеральной рыночной модели это есть ограничение конкуренции, и поэтому социальная политика рассматривается Хайеком как «ложный индивидуализм»: с одной стороны, мол, говорится о правах личности, а с другой — части этих личностей дают «преимущества» за счет других. Эта концепция «ложного либерализма», по мнению Хайека, связана «с идеями общественного договора и „проектными“ теориями общественных институтов от Декарта до Руссо и Французской революции».
Более того, государство, по мнению сторонников свободного рынка, не должно вообще ориентироваться на интересы большинства. Там же Хайек пишет: «Хотя демократия основывается на конвенции, что мнение большинства является решающим в отношении коллективных действий, отсюда не следует, что сегодня мнение большинства должно приниматься всеми — даже если бы это оказалось необходимым для достижения целей большинства. Напротив, все оправдание демократии покоится на том факте, что с течением времени сегодняшнее мнение ничтожного меньшинства может стать мнением большинства».
Что же, можно смело заключить, что в вопросе о пенсионной реформе и миллионе живых подписей против нее наши реформаторы поступили строго в соответствии с постулатами Хайека, нагло игнорируя почти единодушное отторжение народом реформы.
Наконец, апологет рынка прямо заявляет: «Помимо этого, я убежден, что там, где затронуты интересы конкретной отрасли коммерции, мнение большинства всегда будет реакционным и косным, и что достоинство конкуренции состоит именно в предоставлении возможности меньшинству восторжествовать». Далее он добавляет: «В тех случаях, когда меньшинство может достигать этого без какого-либо применения силы, оно всегда должно иметь это право». Напрашивается вопрос: если меньшинство не может достигать этого без применения силы, иногда оно имеет право ее применить?
Ну и, если у кого-то еще остались иллюзии насчет того, что работа более чем полувековой давности Хайека утратила актуальность, мы процитируем отрывок из произведения Хесуса Уэрты де Сото Бальестера, одного из крупнейших современных экономистов. Бальестер является ведущим научным сотрудником института фон Мизеса, а также был в 2000–2004 годах вице-президентом общества «Мон Пелерин», которое в 1947 году основал фон Хайек и куда также входил Мизес. В 2005 году он стал лауреатом премии им. Адама Смита, главной культовой фигуры для сторонников политики laisses-faire. В настоящее время Бальестер — профессор кафедры политической экономии в университете Короля Хуана Карлоса в Мадриде.
В своей работе «Социально-экономическая теория динамической эффективности» Бальестер пишет: «Следует отметить, что государственные пенсионные системы всегда возникали в силу стремления создать привилегии для людей предпенсионного возраста, которые получали право на пожизненную пенсию, не платя никаких пенсионных взносов, в те исторические моменты, когда описанный нами тренд старения населения еще не осознавался. Демагогическое использование государственных пенсионных систем, которые в момент их введения было легко финансировать, а также уничтожение у людей привычки к сбережениям в результате инфляции и кейнсианской экономической политики и есть причины, которыми объясняется создание государственных систем социального обеспечения почти во всех странах».
Особенную пикантность этой цитате придает то, что в том же 2011 году Бальестер стал почетным доктором Финансового университета при правительстве России.
Может показаться, что либералы-рыночники, протестуя против вмешательства государства, выступают за абсолютное равенство. Однако, как мы убедились выше, и лорд Актон и фон Хайек выступают как раз против равенства! Именно принцип равных возможностей для всех и вызывает у них наибольшее раздражение. Впрочем, дадим слово самим апологетам: «С точки зрения индивидуализма не могло бы существовать, по-видимому, никакого оправдания даже тому, чтобы заставлять всех индивидов начинать с одних и тех же стартовых позиций, не давая им пользоваться теми преимуществами, которые они ничем не заработали, как, например, появление на свет от родителей более умных или более добросовестных, чем в среднем (Хайек тут лукавит: говорим „более умных и добросовестных“, подразумеваем — „более богатых“). В этом индивидуализм действительно менее „индивидуалистичен“, чем социализм, поскольку считает семью столь же легитимной единицей, как индивида».
Переводем эту сложную мысль на человеческий язык: равенство есть покушение на право богатых начинать с более высокого старта, «заслуженного» их предками.
Но если бы отец-основатель австрийской школы ограничился бы вопросом отношений индивидуумов внутри страны! Он идет далее: «Это верно и в отношении иных групп, как, например, языковых или религиозных общин, которым совместными усилиями удается в течение долгого времени сохранять для своих членов материальные или моральные стандарты, до которых далеко остальному населению». Замена в этом тезисе «языковых и религиозных общин» на «стран» не поменяет, по-видимому, его внутренней логики.
Можно было бы и дальше цитировать представителей либеральной экономической мысли, однако, очевидно, что, перекинув во времени мостик «Мальтус–Актон–Хайек–Мизес–Туроу–Бальестер», мы можем увидеть, что либеральному рыночному капитализму метафизически чужд вопрос о социальном обеспечении каких-либо групп граждан. Во-первых, в силу заложенной внутри капиталистической идеологии протестантской ценностной модели. Во-вторых, рассматривая всех людей как игроков ничем не ограничиваемой конкуренции, они видят в пенсионном обеспечении нарушение принципов невмешательства государства в экономику, покушение на их святыню, ересь.
Запад, как я уже писал в статье «В борьбе обретешь ты право свое» (газета «Суть Времени» № 322) внедрял пенсионное обеспечение только лишь под угрозой социальных потрясений и боясь роста левых настроений среди своих граждан. Когда магистр Оксфордского и Гарвардского университета Лестер Туроу в своей работе «Будущее капитализма» (1996) утверждает, что президент США Франклин Рузвельт исходил из этой посылки, вводя в 1935 году всеобщее пенсионное обеспечение, это прямо перекликается с нападками Бальестера на кейнсианскую систему, которая как раз господствовала в экономической политике США в те годы.
Понимание этого, несводимость проблемы пенсионного реформирования как в России, так и за рубежом, где с момента перестройки в СССР во всех странах последовательно начали проводиться реформы, направленные на повышение возраста выхода на пенсию, к банальной недальновидности политиков или казнокрадству, необходима, чтобы понимать природу тех сил, которые за этим стоят, чтобы понимать их устремление к построению двухэтажного человечества, аристократии богатых и ликвидации всех и всяческих социальных лифтов.
Источник
Читайте также: Пенсионная реформа нон-стоп: теперь повысят сборы с зарплаты в пенсионный фонд