Что плохого в общественном контроле, спросите? Ничего плохого в нем нет. В условиях коррупции это порой единственный способ вытащить на свет нарушения закона в деятельности какой-либо государственной организации. Хотя, конечно, гораздо эффективнее было бы искоренять эту саму коррупцию и добиваться нормальной работы прокуратуры (все-таки деятельность профессионалов результативнее деятельности общественников). Однако ныне готовящийся общественный мониторинг ситуации в детских домах настораживает.
Но не самим своим фактом, а составом лиц, которые его организуют, и их действиями. Как бы этот мониторинг не вылился в подобие общественного контроля, планировавшегося в 2012–2013 году, когда в Госдуму был внесен законопроект, под видом общественного контроля за правами детей прописывавший правовые основания для организации международной криминальной схемы по продаже детей. Этот законопроект наделял членов общественных комиссий, чья деятельность могла финансироваться из неизвестных источников, правом на получение и копирование персональных данных детей (включая медицинскую информацию) и участие в их дальнейшем устройстве. Тогда для остановки этого законопроекта пришлось собрать четверть миллиона подписей.
Почему я об этом вспомнила? Да потому, что вчера на сайте Общественной палаты увидела информацию об онлайн-совещании региональных общественных палат, посвященном такому общественному контролю. И среди другой информации там размещена следующая цитата Юлии Зимовой, инициатора общественного мониторинга соответствия детских домов требованиям Постановления Правительства РФ от 24 мая 2014 года № 481 «О деятельности организаций для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей»:
«Сейчас на сайте Общественной палаты есть раздел мониторинга. Именно там можно найти нормативно-правовые документы, в которых указаны учреждения, попавшие под 481 постановление. По окончании проверки необходимо присылать заключение с подробным описанием. И ни в коем случае нельзя выставлять в социальные сети информацию после проверки. Доступ к личным делам детей без присутствия на проверке представителей органов опеки и психолога — невозможен».
Формулировка фразы подразумевает возможность доступа к личным делам детей в присутствии представителей органов опеки и психолога, тогда как ныне действующим законом №212-ФЗ от 21 июля 2014г. «Об основах общественного контроля в Российской Федерации» субъекты общественного контроля не имеют права запрашивать сведения о персональных данных. Зачем инициаторам мониторинга понадобились личные дела детей, стало ясно из видео первой онлайн-встречи региональных палат, прошедшей 18 августа. Оно размещено на сайте ОП РФ. В начале третьего часа (02.01-02.08) при объяснении критериев, по которым детский дом будет оцениваться, прозвучало, что общественники должны будут собирать данные, на основании каких документов дети попали в детский дом. Каким образом основания для попадания в детский дом влияют на условия содержания ребенка в этом детском доме, не понятно. Этот вопрос был свернут после предупреждения представителя департамента государственной политики в сфере защиты прав детей Минобрнауки Натальи Зверевой о закрытости информации о детях-сиротах и о невозможности подпускать всех желающих к личным делам.
При этом член Координационного совета по реализации «Национальной стратегии действий в интересах детей на 2012-2017 годы» Галина Семья сказала, глядя в свои бумаги, что если бы она смотрела личные дела, то она посмотрела бы сведения о родственниках ребенка, сведения о закрепленном жилье и т. д. Какое это все имеет отношение к работе детского дома?! Дальше обсуждение перешло на другие критерии. И вот теперь на сайте ОП РФ появилась информация о возможности доступа общественников к личным делам детей в присутствии сотрудников опеки. Какую информацию из личных дел детей хотят получить инициаторы общественного контроля, осталось невыясненным.
Напомню, что инициатор мониторинга известна как сторонница ювенальных технологий. Так Юлия Зимова высказывалась в пользу специализированных ящиков для выбрасывания детей (бэби-боксов), которые, согласно зарубежной практике, ведут к появлению неучтенных детей. А в 2015 году она даже предлагала установить материальное поощрение сотрудникам опеки за выявление и устройство детей в приемные семьи. В результате реализации этого предложения органы опеки оказались бы заинтересованы в увеличении числа изъятых детей, что, естественно, могло провоцировать их к предвзятой оценке необходимости изъятия ребенка из семьи.
А если учесть, что органы опеки могут передавать другим организациям свои полномочия по выявлению детей, нуждающихся в опеке, и устройству их в семьи (в том числе и на возмездной основе – см. п. 2-3 «Правил осуществления отдельных полномочий органов опеки и попечительства в отношении несовершеннолетних граждан образовательными организациями, медицинскими организациями, организациями, оказывающими социальные услуги, или иными организациями, в том числе организациями для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей»), то условия для безграничного «выявления» таких детей стали бы еще более благоприятны. Выявление семейного неблагополучия и устройство детей в нашей стране окончательно бы встало на западный путь и регулировалось бы не соображениями блага детей, а соображениями получения выгоды.
Так что внешне безобидный и полезный общественный мониторинг состояния детских домов требует пристального внимания. Недаром Борис Альтшулер, автор того самого законопроекта об общественном контроле, практически отдававшего детей-сирот в руки организаций с неизвестным финансированием, назвал инициативу Зимовой «реанимацией» общественного контроля «в рамках уже нового закона, который, правда, не так конкретен, как наш». Пугающая характеристика.
Горянина Ольга, РВС.