Рисунок: Mrzyk & Moriceau
http://sz-magazin.sueddeutsche.de/texte/anzeigen/43965/In-fremden-Haenden
Стенограмма: Катрин Лангханс и Райнер Штадлер
Примечание переводчика: das Jugendamt – (местное) управление по делам молодежи (орган попечения о несовершеннолетних), в тексте упоминается как «Югендамт» или ЮА.
Югендамты (ЮА) все больше и больше вмешиваются в семьи, забирая детей в приюты или фостерные семьи. Иные решения ЮА носят просто опустошающий характер – однажды попав в эти жернова, так просто из них уже не выбраться. Шесть историй страдания
В Германии существует около 600 Югендамтов. Это административные учреждения органов коммунального самоуправления, они должны заботиться о том, чтобы дети росли здоровыми и защищенными. Они планируют площадки для игр, консультируют подростков, у которых возникают трудности с вхождением в трудовую деятельность, они поддерживают родителей в вопросах воспитания. Но в обязанности ЮА входит не только помощь, но и контроль за тем, чтобы дети в семьях не были заброшены или не подвергались жестокому обращению. В противном случае ЮА может изъять детей: ребенок забирается из своей семьи и передается в фостерную семью или в приют. Число детей, забираемых ЮА из семей, растет: десять лет назад их было около 25 тысяч, в прошлом году уже почти 50 тысяч. Общественности такая тенденция зачастую объясняется тем, что родители всё в большей мере не справляются с воспитанием. Однако существуют факты, указывающие скорее на то, что из-под контроля вышла сама система: что семьи, которые, возможно, нуждались в помощи, преследуются и разрушаются с помощью государственной власти – без особой оглядки на законы и благо, которое, собственно, стоит превыше всего, – благо ребенка.
Томас Мёрсбергер – председатель Немецкого института помощи несовершеннолетним и семейного права: Я все чаще сталкиваюсь со случаями, в которых семьям самым возмутительным образом досаждали, незаконно вторгаясь в их приватную сферу, например, изымая детей и помещая их впоследствии в приют или в фостерную семью. И я говорю лишь о случаях, в которых ЮА признал свою ошибку, разумеется, не публично. Я не могу разделить общий оптимизм, что массовое вмешательство представляет собой благо per se (лат. само по себе).
Лоре Пешель-Гутцайт – адвокат по семейным делам, бывший член комитета по делам юстиции сената Гамбурга и Берлина: Конституционный суд повторно констатировал, что как суды по семейным делам, так и Югендамты слишком поспешно, без необходимого рассмотрения альтернативных решений, изымают детей из семей или разлучают их с одним из родителей. Они также медлят с возвращением детей их родителям, что нарушает должностные инструкции и Конституцию.
Случай 1
Урсула К., Бремен – мать Фарука.
Когда я забеременела, наши отношения с Юсуфом уже год как находились на грани разрыва. Он часто угрожал мне, бил, но, не смотря на это, я была привязана к нему как эмоционально, так и в материальном плане. За два месяца до родов я обратилась в ЮА с просьбой устроить меня в дом матери и ребенка (учреждение, где женщинам, подвергшимся домашнему насилию, бесплатно предоставляют жилье и питание. – Примеч. пер.), чтобы я могла уйти от него. Я сама нашла в Гамбурге подходящее место, не хватало только согласия ЮА на оплату расходов. Вместо этого я получила лишь разрешение на семейного помощника (работник, регулярно посещающий семью и оказывающий поддержку в вопросах воспитания детей) и акушерку. Ничего, все устроится, сказали мне, вы же все теперь станете одной семьей. Позднее я узнала из документов, что ЮА уже на следующий день связался с больницей, вероятнее всего, планируя изъятие ребенка.
Случай 2
Карин Э., Зигбург – мать Клаудии, 16 лет.
Классный руководитель явно держал меня и Клаудию на примете после того, как я сообщила ему, что Клаудию толкали трое подростков перед школьным автобусом. Вместо того, чтобы привлечь их к ответственности, он обвинил меня в том, что я вожу дочь в школу на автомобиле. Ей, дескать, нужно стать более самостоятельной. Кроме того, она слишком толстая, ей нужно больше движения и более здоровое питание. Он стал травить Клаудию перед всем классом, не забыв и про меня, потому что я на него неоднократно жаловалась. При этом у Клаудии были хорошие отметки, в первую очередь по английскому языку, а в математике она была лучшей в классе. Я обратилась к директрисе и получила ответ: в нашей школе травли не существует. Клаудию все чаще стали беспокоить сильные боли в животе, когда она собиралась в школу, накапливались пропуски занятий, мы часто бывали у врача.
Тогда у меня было свое дело, и у нас была приватная медицинская страховка. Но когда дела пошли плохо, и я хотела оформить государственную страховку, нас туда поначалу не взяли. Поэтому я стала оплачивать медицинские расходы самостоятельно, что в принципе не было для меня особо проблематичным. Однако когда об этом узнала директриса, она подключила ЮА. Также она поведала его сотрудникам, что Клаудия становится все толще и бесформеннее.
Случай 3
Ральф З., Мюнхен – отец Лизы.
В сентябре 2012 года моя подруга, мать моей дочери Лизы, перенесла серьезное психическое заболевание. Тогда между нами были семейные разногласия, и я жил отдельно от них. Поэтому о нервном расстройстве я узнал не сразу. Подругу положили в больницу, а дочь ЮА поместил в приют. Когда я услышал об этом, то поспешил в приют, где представился отцом Лизы. Там я узнал, что моей подруге кажется, что её преследуют убийцы, и она обвиняет меня в том, что я изнасиловал Лизу. ЮА шесть недель запрещал мне какие-либо контакты с Лизой.
Случай 4
Линда Н., Ганновер – мать Анны.
Мой бывший бойфренд с самого начала не хотел иметь дел с Анной. Еще во время беременности он говорил, что я должна сделать аборт. Я же надеялась, что мы еще создадим семью, но когда Анне исполнилось полтора года, мы разошлись окончательно. Анна жила со мной, мой бывший отказывался платить на нее алименты. Внезапно, год спустя, когда у него уже была новая подруга, его взгляды решительно изменились. Он потребовал предоставить ему возможность больше видеться с Анной. Одновременно он распускал про нас всякие небылицы, например, когда я уехала из Ганновера, он обвинил меня в желании похитить Анну. Он сообщил в ЮА о том, что ребенок полностью изолирован от внешнего мира и растет нездоровым. Тогда мы жили рядом с яблочным садом, у Анны была собака и, разумеется, друзья. Суд в итоге принял решение, что ребенок должен чаще видеться с отцом.
Анна Н. (16 лет): Я помню, что уже тогда не очень охотно отправлялась к нему. Его новая подруга хотела, чтобы я называла ее «мама», на что я не имела ни малейшего желания. Кроме того, они всегда плохо говорили про мою мать и ее семью. Я вспоминаю пару прикольных экскурсий и дорогих отпусков с отцом, но также и то, что он постоянно на меня давил. Он был фанатом спорта и постоянно требовал от меня большего – чтобы я получала лучшие оценки, худела и всё такое прочее.
Случай 5
Гвидо В., Бонн – отец Ларисы.
Четыре года спустя после рождения Ларисы наши пути с моей бывшей подругой разошлись. Лариса жила с ней, но я регулярно навещал ее, у нас были чудесные отношения. Все изменилось, когда подруга вышла из больницы, куда попала после инсульта. Я организовал для них обеих место в «доме многих поколений», однако моя бывшая решила перебраться к своей подруге. Моя бывшая подруга – и это подтверждено документально – психически больна. Её подруга тоже. У неё также есть дочь, у которой, по данным школы, наблюдались признаки безнадзорности. Мне становилось все тяжелее организовывать посещения моей бывшей подруги и моей дочери.
Случай 6
Штефани Р., Ламбрехт/Пфальц – фостерная мать Луки.
Жизненный путь Луки начался с больших сложностей. В возрасте четырех недель он заболел воспалением легких и коклюшем, вследствие чего едва не умер. Четыре недели он был в коме, еще несколько месяцев находился в отделении интенсивной терапии и поэтому отставал в развитии от сверстников. Я уже в течение многих лет вместе с воспитательницей детского сада занимаюсь детьми, которым нужен особый уход. Когда Лука прибыл к нам в восьмимесячном возрасте, в ноябре 2008-го, он нуждался в кислородной подушке и был подключен к монитору, наблюдавшему за состоянием его легких, дававшему звуковой сигнал при любом отклонении от нормы, в том числе и ночью.
Для его матери, имевшей еще троих детей, Лука с самого начала оказался обузой. Отца, имевшего своих четверых детей, она обвиняла в грубом обращении к себе, о чем донесла куда следует. В первые годы жизни Луки его родители почти им не интересовались, не говоря уже о том, чтобы навещать его. Похоже, у них хватало других проблем.
Йоханнес Штрайф – детско-юношеский психолог, судебный эксперт: Многие родители воспринимают ЮА как контролера, а не как помощника. Этот напрямую связано с поведением сотрудников ЮА и очень прискорбно: большинство родителей, не уделяющих достаточного внимания своим детям или жестко с ними обращающихся, просто не справляются с нагрузкой. Если ЮА, общаясь с родителями, поставит себя исключительно в роли контролирующей организация или как фактор власти, родители никогда больше не обратятся к его сотрудникам в случае возникновения проблемы. Это мешает оказанию действенной помощи, которая смогла бы предотвратить много страданий и зла в семьях.
Ханс-Христиан Прештиен – бывший судья по семейным делам: У ЮА очень большое количество обязанностей, с которыми его работники просто не в состоянии справиться. С одной стороны, он должен консультировать родителей и помогать им. С другой – должен разлучать детей и родителей, помещая первых под опеку без предварительного судебного разбирательства или решения суда. Для этого достаточно, что сотрудники, как бы беря на себя функцию судьёй, оценивают ситуацию, как «особо опасную» для ребенка. Последующий судебный контроль принятых решений также отсутствует, если родители не подают апелляцию. Чего они зачастую не делают, потому что просто не видят ни малейших шансов на благоприятный исход.
Клаус-Уве Кирххоф – социальный педагог, детский адвокат (адвокат, представляющий интересы детей в делах, где этого не могут сделать их родители, например, в процессах по лишению родителей их родительских прав. – Примеч. пер.): В некоторых городах, например, Гамбурге и Бремене, сотрудник ЮА одновременно ведет сотню дел. Этот завал приводит к тому, что многие вообще не покидают свои бюро, описывая недостатки людей – большей частью родителей – которых они вообще в глаза не видели.
Уве Йопт – профессор психологии, эксперт: Трагедии, вроде случая с Кевином в Бремене или делом Шанталь в Гамбурге (случаи смерти детей вследствие недосмотра в семьях, находившихся на учете в ЮА. – Примеч. пер.), обрушившие на органы власти массированную критику, разумеется, способствовали тому, что ЮА теперь лучше перебдит, чем недобдит. Проблема, впрочем, заключается в том, что многие Югендамты крайне неохотно идут на возвращение детей в родные семьи. Хотя суды самых высоких инстанций особо отмечали, что это должно быть высшей целью их служебной деятельности.
Райнхардт Виснер – правовед, многолетний советник федерального министерства по делам семьи: Закон установил высокие барьеры, которые государство должно преодолеть, дабы иметь право вмешиваться в родительские права. Одним из таковых является причинение вреда благополучию ребенка. И уже в этом заключается первая трудность: что означает вред благополучию ребенка? Его же нельзя измерить градусником. Но и причинение такого вреда недостаточно само по себе. Суд и органы власти должны убедиться, что родители не сумеют и в будущем избежать ситуаций, таящих в себе угрозу благополучию ребенка. То есть эти инстанции должны, кроме всего прочего, дать прогноз. Это тоже таит в себе опасность: могут быть приняты решения, которые впоследствии окажутся неправильными.
Урсула К., Бремен – мать Фарука (случай 1): Мой сын Фарук родился 26 мая 2012 года в 1:35 ночи. Пять минут спустя его у меня забрали. Я не узнала про него ничего, ни рост, ни вес, врачи сказали лишь, что его нужно срочно поместить в детскую станцию интенсивной терапии. Когда я в пять часов утра прибежала к дверям, чтобы его увидеть, меня не впустили. На следующее утро в 11 часов пришел мужчина из Югендамта земельного округа Вехта. Он начал разговор словами: мы взяли под свою опеку вашего ребенка. Я спросила: почему? Он лишь покачал головой: фрау К., Вы хотите дать делу новый оборот? Я была в полной растерянности от того, что у меня забирают ребенка еще до того, как я вообще смогла показать свою несостоятельность как мать. Позднее, в суде, я узнала, что в ЮА опасались, что мой друг мог бы причинить ребенку вред.
Карин Э. – мать Клаудии (случай 2): ЮА предъявил претензию, что Клаудиа слишком не самостоятельна и слишком часто пропускает школу (в Германии это чревато серьезным наказанием, вплоть до административного ареста школьника. – Примеч. пер.) Я должна принять помощь в ее воспитании (работника, который будет регулярно посещать семью у них на дому, – прим.пер). То, что Клаудию травили в школе, ответственного исполнителя не интересовало. Я отклонила предложение, потому что в одиночку уже воспитала другую дочь, работающую в настоящее время помощницей адвоката. Хорошо, тогда до встречи в суде, сказала женщина из ЮА.
Ральф С. – отец Лизы (случай 3): Через шесть недель пребывания моей подруги в клинике была найдена оптимальная для неё доза медикаментов. Моя подруга уже не чувствовала страха преследования убийцами и дезавуировала все обвинения в мой адрес. В начале ноября 2012 года мы разговаривали с администрацией приюта и хотели узнать, когда получим назад Лизу. Но мы натолкнулись на решительное сопротивление. Нам разъяснили, что девочка останется в приюте на год. Мы не могли понять этого, ведь Лиза попала в приют лишь по причине заболевания своей матери.
Несмотря на неоднократные запросы, ЮА оказался не готовым назвать нам причину, по которой моя дочь не могла вернуться ко мне – все-таки я ее законный отец, и от меня никогда не исходила угроза ее благополучию. Когда мой адвокат потребовала ответа, ей ответил руководитель католического приюта: «Вы совсем не так просты, как выглядите».
У меня и подруги быстро сложилось впечатление, что в нашем случае дело в финансовых интересах приюта. При изучении дела мы нашли документ, из которого следовало, что Лиза должна была оставаться в приюте не год, как нам сказали, а даже два. Предварительная смета расходов на ее содержание составляла 150 тысяч евро. То есть приют имел железобетонные основания к тому, чтобы забрать нашу дочь и удерживать ее столько, сколько возможно.
Анна Н. (случай 4): Когда у меня начался переходный возраст, мой отец стал все больше критиковать мою внешность. Однажды он разбушевался от того, что я уже ношу бюстгальтер. Потом он подошел ко мне сзади и схватил за грудь. Я закричала, чтобы он немедленно прекратил. В итоге этот инцидент был затронут во время рутинного обследования у моего врача: она спросила, думала ли я когда-нибудь о смерти. Я сказала, да. А о самоубийстве? Я только что как следует поцапалась с матерью и ответила: разумеется, тоже. Исходя из этого, врач сделала заключение о моих суицидальных наклонностях. Она сказала моей матери, что меня нужно срочно поместить в психиатрическую клинику.
Линда Н. – мать Анны: В клинике после обследования главврач сказал: забудьте свою дочь, она сейчас пройдет перезагрузку (Reset), чтобы забыть свое дрянное прошлое. Я его спросила: о чем Вы, вообще, говорите?
Анна Н.: Он действительно сказал «перезагрузка» (Reset). И что он хотел запрограммировать меня заново.
Линда Н.: Я тут же забрала дочь, чтобы она прошла обследование у другой женщины-психолога. Ее заключение: ребенок абсолютно нормален. Тем не менее, ее отец буквально оклеветал нас в ЮА и потребовал лишить меня родительских прав. ЮА ему полностью поверил, суд тоже: другому психологу был поручено обследовать меня с дочерью. Она пришла к выводу, что у нас симбиотические отношения, из-за чего Анна не может правильно развиваться, оставаясь со мной.
Гвидо В. – отец Ларисы (случай 5): Из различных источников до меня доходило, что Лариса заброшена в своем новом окружении. Ее оценки в школе сильно ухудшились, зимой она ходила в школу в рваных сандалиях, вся в грязи. Её классная руководительница тоже была сильно обеспокоена переменами. Поскольку моя бывшая не хотела разговаривать о Ларисе ни со мной, ни с учительницей, я обратился в ЮА. То же самое сделала и классная руководительница. Но никто там не хотел воспринимать нас всерьез. Хотя суд и постановил, что я должен регулярно общаться с дочерью, моя бывшая подруга шла на любые ухищрения, чтобы помешать этому. Я вообще перестал видеть Ларису, но в ЮА ничего не предпринимали. Зато они обратились в суд для лишения меня права на определение места жительства ребёнка и добились успеха.
В следующие месяцы ситуация сильно обострилась: дочь женщины, с которой вместе жили моя бывшая подруга и Лариса, несколько раз пыталась покончить с собой. Следом и Лариса поделилась с одноклассником по SMS мыслями о самоубийстве. Школа, судья, введенная в курс нашего дела и я, все мы требовали от ЮА что-нибудь предпринять. Реакцией ведомства стала письменная оценка риска, полная ошибок, с отбоем тревоги: матери ухаживают за детьми наилучшим образом.
Штефани Р. – фостерная мама Луки (случай 6) (фостерные родители являются нанятыми работниками. Они не имеют никаких прав на детей, за которыми ухаживают. Детям, живущим у них, нельзя, например, называть их мамой и папой, даже если они попали в фостерную семью в младенческом возрасте. – Примеч. пер.): К нашей радости и к удивлению чиновников и врачей Лука у нас начал развиваться очень быстро. Сотрудники ЮА сказали мне, что лучшим для мальчика будет, если он останется у нас. Но в начале 2011 года ЮА претерпел структурные изменения, сотрудники, занимавшиеся нашим делом, ушли, пришли другие. Кроме того, дело Луки было передано частной организации по оказанию помощи несовершеннолетним. Я быстро заметила, что сотрудница этой организации стремилась вернуть Луку в его родную семью, хотя его родители никогда мне не говорили, что хотели бы получить его обратно. К тому же Лука часто кричал перед свиданиями с его родителями и возвращался после них весь зареванный. К сожалению, суд в 2012 году тоже взял новый курс. Лука на тот момент жил у нас уже три года. Разумеется, я привязалась к нему всем сердцем. Я апеллировала суду, что он должен оставаться там, где ему хорошо. Но это было истолковано как непрофессионализм: я якобы не в состоянии отпустить от себя ребенка.
Клаус-Уве Кирххоф – социальный педагог, детский адвокат: В ходе процессов по лишению родительских прав у меня часто создается впечатление, что в них участвует десяток экспертов, единственная цель которых заключается в том, чтобы установить, насколько же плохи конкретные родители для своего ребенка. Особенно, когда ребенок уже был изъят из семьи (в связи с якобы серьезной угрозой его благополучию. – Примеч. пер.): как ЮА, так и суд заинтересованы лишь в том, чтобы найти что-нибудь, в чем они смогут обвинить родителей. Иначе получится, что они незаконно забрали ребенка, т. е., другими словами, нарушили права человека.
Урсула К. – мать Фарука (случай 1): 4 июня, в мой день рождения, было слушание в суде первой инстанции Вехты. Я была уверена, что мне вернут сына так же быстро, как и отобрали. Я была убеждена, что все это лишь недоразумение, и я смогу взять малыша к себе. Вместо этого суд по семейным вопросам лишил меня права на определение места жительства ребенка.
Карин Э. – мать Клаудии (случай 2): В июле 2013 года мы получили повестку из суда. Чем ближе приближалась дата, тем хуже становилось Клаудии. Она никогда ранее не давала показаний в суде, кроме того, она боялась после длительного перерыва снова увидеть отца, который также был вызван. Несколько лет назад он настолько сильно преследовал нас, буквально не давая нам прохода, что ему в судебном порядке было запрещено приближаться к нам. За день до разбирательства я пришла к судье и попросила об отдельном слушании для Клаудии, без отца. Судья сказала, что об этом не может быть и речи, и с легкой руки отменила запрет на приближение, выданный в другом суде. Я сказала, что не признаю судью, столь мало заботящуюся о благополучии ребенка, и подала прошение об ее отводе.
Слушание действительно не состоялось, но ЮА уже давно решил забрать у меня Клаудию. Была назначена новая дата. Судья спросила, почему у меня нет медицинской страховки. Я сказала, что она обходилась бы мне в 1300 евро в месяц, чего я не могу себе в данный момент позволить. Судья сказала, что Клаудия часто пропускает школу без уважительной причины. Я ответила, что это неправда: я всякий раз предоставляла в школу медицинскую справку. Судья отмела мои возражения и сказала, что моя дочь отсутствовала слишком часто. Согласна ли я, чтобы она сейчас прошла обследование в ЮА? Когда я отклонила это предложение, судья сказала: хорошо, тогда мы лишаем вас родительских прав. Я потеряла дар речи. В повестке об этом не было ни слова, поэтому я пришла без адвоката. Но все равно решение было принято заранее. Судья принесла на слушания уже готовое решение, и еще до того, как она его зачитала, в школе появились двое сотрудников ЮА, чтобы забрать с собою мою дочь.
Йоханнес Штрайф, детско-юношеский психолог, судебный эксперт: К сожалению, это широко применяемая практика – изолировать детей от родителей на многие дни и недели после их изъятия. Считается, что им таким образом дают возможность подготовиться к своей новой жизни. В действительности же эта практика помогает лишь сотрудникам органов помощи несовершеннолетним тем, что позволяет патронатным семьям и приютам избегать полемики с настоящими родителями. Часто они опасаются того, что контакты с родителями сделают детей строптивыми или вгонят в тоску, помешав тем самым процессу привыкания к жизни вне семьи. Эта практика – полный вздор! Детям нужно разобраться в причинах, по которым они оказались вне родной семьи. Они должны знать, что их родители еще существуют, что они интересуются своими детьми, что они борются за то, чтобы снова забрать их к себе. А патронатные родители и опекуны должны все это терпеть.
Лоре Пешель-Гутцайт – адвокат по семейным делам, бывший член комитета по делам юстиции сената Гамбурга и Берлина: В параграфе 42 восьмого тома социального кодекса написано черным по белому: ребенок в случае взятия его под опеку обязательно должен иметь возможность сообщить об этом человеку, которому он безоговорочно доверяет. К сожалению, сотрудники ЮА зачастую лишь с большими усилиями следуют предписаниям закона.
Продолжение следует