Поминки
Рассказ
Николай Петрович Головнин уже долгое время сидел в глубокой задумчивости и смотрел на бесцветную жидкость в стакане, сжатом в правой руке. Рядом раздалось легкое покашливание, которое отодвинуло гнетущую тишину и вывело мужчину из оцепенения. Головнин выпрямился и одним махом осушил свой стакан. Старческое лицо искривилось от горечи, и на глазах выступила влага, но, вопреки обыкновению, закусывать он не стал.
— Покойся с миром, друг наш Еремей.
— Пусть земля будет пухом, — поддержал пожилой мужчина, сидящий рядом с Николаем.
Виталий Данилович Смирнов медленно опустил свой стакан на стол, недалеко от стоящего стакана, прикрытого кусочком хлеба, и сунул дольку лимона в рот.
— Эх, так и не получилось у нас встретиться в прошлом году, — Смирнов осмотрел полупустую кафешку, и его взгляд остановился на молоденькой продавщице, нижнюю часть лица которой скрывала медицинская маска. Поджав губы, он со злостью проворчал. — И всё из-за этой заразы. Будь она неладна!
Головнин взглянул на часы. Время уже близилось к полудню. Два старых друга приехали сюда из разных уголков города, чтобы проводить в последний путь своего товарища. Однако увидеть друга им так и не удалось из-за коронавирусных ограничений, запрещающих прямой контакт с умершими от ковида. Оставаться с незнакомыми людьми из семьи Еремы они не стали, а отправились посидеть в местную кафешку, как они это обычно делали каждый год, собираясь втроем на праздник 9 мая.
— Если б я знал, что это последний год, когда мы могли собраться вместе, то плевал бы на все ограничения. Тогда казалось, что всё вот-вот закончится, — Николай вспомнил, как его внучка, работавшая в клинике, уговаривала его пропустить эту встречу. Просила подождать и как можно реже выходить из своей квартиры. Признаться честно, он и близких-то своих видел не так часто. Они всё время держались на расстоянии, боялись принести на себе вирус. Хотя сам Головнин время от времени выходил погулять по городу, но детям об этом не говорил.
— А как это может закончиться, когда столько людей не желают вакцинироваться. Да и Ерема вот тоже, понадеялся на авось. А я ему говорил, нам старикам, в самую первую очередь надо защитить себя. И вакцина-то — бесплатная. Уж какие бы дармоеды у нас наверху не сидели, а в сложный период подсобрались, чтобы спасти народ.
Смирнов не мог понять, как можно игнорировать такую опасность, когда люди вокруг мрут как мухи. Чем вызвана логика антипрививочников, когда уже столько лет все прививались с малолетства, и благодаря вакцинам забыли о существовании оспы и полиомиелита? Откуда взялась такая упертость именно в этом случае? Виталий мог объяснить это только пропагандой леваков. Он глубоко вздохнул и, покачав головой, продолжил:
— Промыли людям мозги про всякие чипы, печати дьявола. И ведь, верят! До сих пор меньше половины населения вакцинированных. Хоть бы о близких своих подумали.
Возникшая тема Головнина не сильно удивила, сейчас все только о коронавирусе и вакцинации говорят, но столь ярое недовольство друга людьми, решившими не ставить прививку, его несколько опечалила.
— Да ты, Виталь, не кипятись. Что тебе сделали невакцинированные. Я вот тоже пока жду результатов испытаний. Оно может и спасительно, но всё-таки не до конца проверено. Даже заболевание еще до конца не изучено, каждый месяц всё новые побочки обнаруживают, что уж говорить о вакцине от «неизвестной» заразы.
— А чего ждать-то? Технология известная — множество раз доказала свою состоятельность. Да и мне ли тебя учить, у тебя же отец медиком был. Сколько он этих вакцин вкалывал.
— С тех пор уже много времени прошло. Поздние исследования показали, что вакцины не во всех случаях помогают, а бывают даже вредны. Да и странно всё это. Даже не знаю, что конкретно, но чувство у меня какое-то нехорошее по поводу всего этого.
— Ты, может, тоже сектантов наслушался, — Смирнов прищурился и внимательнее присмотрелся к товарищу, как будто пытался увидеть в нем признаки обесовления, но, не обнаружив ничего необычного, немного расслабился. — Коль, ты это брось! Иди провакцинируйся! Неужели тебе примера Еремы недостаточно. Правду говорят, люди сами о себе позаботиться не могут. Нужно более жесткие меры вводить. Хоть бы и насильно, зато живы будут.
— То-то и оно, Виталь. Это тебе не оспа, а респираторное заболевание. Но механизм такой запущен, что начинают трещать кости. Страшно даже не то, что права человека нарушают, а то, кем станет человек после того, как этот каток пройдется по народу. Сможем ли мы встать? Это похлеще гитлеровского фашизма, — правая рука Головнина была сжата в кулак и слегка подрагивала. Чтобы сдержать дрожь, Николай обхватил ее левой ладонью и прижал к столу.
— Что-то тебе под старость лет везде фашизм начал мерещиться. Ты и про «зеленых» лет пять тому назад говорил, что чуешь в них «нечистую силу». А теперь, вон посмотри, все страны озаботились экологией. Вопрос решается на международном уровне, — на последних словах Виталий сделал многозначительный акцент, подразумевая, что не могли все разом ослепнуть и посадить гадину на грудь. — Все хотят жить в чистоте и дышать свежим воздухом. Что ж в этом плохого?
— Только то, что человек более не царь, а раб природы, — эту тему они с друзьями уже не раз обсуждали, поэтому Головнин не хотел к ней возвращаться. Но вот переубедить Смирнова в его жесткой позиции по поводу вакцинации Николай решил попытаться. — Я, кстати, не очень удивлюсь, если окажется, что и за климатической политикой, и за пропагандой вакцинации в конечном итоге окажется одна и та же шайка. Схема уж больно похожая.
Головнин хотел было рассказать Смирнову о схожести техник, которыми навязывается «иное мышление» под маской «за всё светлое и хорошее», но, глянув на товарища, он встретил снисходительный взгляд. Стало понятно, что всё, что он планировал сказать, будет отнесено к «теориям заговора», к которым Смирнов относился с недоверием.
Николай пару минут раздумывал, глядя, как его товарищ принялся за порцию рагу, и решил продолжить разговор, зайдя с другого конца.
— Не так давно мне попалась информация о том, что ученые определили, какая область мозга отвечает за агрессию. Люди, у которых из-за каких-то обстоятельств была повреждена эта зона, становились очень уравновешенными, законопослушными и предельно благожелательными. Самое что интересное, они не лишались при этом ни логики мышления, ни трудоспособности, а их память отлично работала. Единственным минусом, пожалуй, была некая сухость в выражении чувств. Но разве это так уж значительно, когда речь могла бы идти о спасении миллионов жизней?
— Не понимаю. К чему ты клонишь? — Виталий Данилович немного удивился, что Головнин сменил тему, поэтому не сразу понял, о чем говорит его друг.
— Ну, если рассматривать историю человечества, то огромное число людей погибло и продолжает погибать в результате войн и агрессии человека к человеку. Сюда же можно отнести террористические акты и бытовые преступления. Это миллионы и миллионы невинных жертв. Если уж там наверху и заботятся о жизни своих граждан, то разве не этот вопрос они должны решать в первую очередь? И ответ рядом. Небольшая лазерная терапия, и человек становится добропорядочным гражданином. Он и вакцинироваться вовремя будет, а значит, плюс еще спасенные жизни.
— Ну это уже перебор. Ты что же, предлагаешь всем лоботомию сделать? — удивился Смирнов.
— Учитывая современную медицину, даже не понадобится вскрывать череп. А если спасение сотен тысяч человек достаточно для того, чтобы заставлять людей делать прививку, то разве спасение миллионов не оправдание для небольшого воздействия на человеческий мозг. Как я уже говорил, личность человека не страдает, просто на его решения перестают влиять чувства, — Головин рассуждал абсолютно спокойным тоном. На какой-то момент Смирнову показалось, что Николай на полном серьезе предлагает модифицировать всё человечество.
— Да люди никогда не пойдут на такое! Если уж они прививку боятся сделать, что уж говорить о вмешательстве в мозг. Кому сейчас можно доверять, что всё будет сделано качественно. А вдруг как, не там прижгут? И останешься калекой на всю жизнь, — Виталий сразу увидел изъяны в осуществлении такой процедуры. Звучит-то хорошо: никаких войн, агрессии, убийств. Но что, если не все изменятся? Они же как волки в стаде овец будут. А большинство даже сопротивляться не сможет. Его немного покоробило, он видел в этом что-то неприятное, но не мог понять, что.
— И что, совсем ничего чувствовать не смогут? И удовольствие получать тоже? Но если так, то зачем жить тогда? — рассуждал Виталий.
То, что Смирнов вообще раздумывал на эту тему, немного обескуражило Головнина. Он-то думал, сейчас приведет этот пример и друг, сопоставив их, сразу поймет, что к чему. Но Николаю пришлось продолжить развивать тему:
— Так удовольствие и есть корень зла. Кто-то получает удовольствие от власти и унижает окружающих, кто-то удовольствуется похотью и отсюда идет разврат и падение нравов, а кто-то желает жить в роскоши и богатстве, не замечая, как люди рядом пухнут от голода. Но избавившись от желания получать удовольствие, люди смогут рационально оценить, что лучше для человечества и двигаться к поставленной цели.
— Даже если ты так говоришь, я не думаю, что люди готовы будут отказаться от удовольствий. Я вообще как-то не представляю себе человека без эмоций, — Смирнов всё еще не мог понять, что его смущает в идее Головнина.
— Ну, рано или поздно они сами поймут, что лучше для них. Ведь если человек не удалит агрессию, то он потенциально опасен для других людей. Он ведь и убить может, и издеваться над теми, кто более не может ему достойно ответить. А другие даже разозлиться на него не смогут за оскорбление или унижение. Это ж тогда нужны полицаи, которые будут такие случаи отслеживать. А если и они без агрессии, то как они определят, что унижение имело место? Поэтому люди, которые не избавились от вредных чувств, не должны общаться с другими. Они не будут посещать общественные места. Их дети не будут учиться в школах. Всё это будет прописано в законе. Они будут настолько изолированы от других людей, что начнут сходить с ума от одиночества и самостоятельно завершать свою жизнь. Или в результате признают, что человечество вошло в другую эпоху, и им всё равно придется, хотят они этого или нет, шагнуть в это, — к концу разговора Николай разгорячился и последние слова произнес с некоторой долей ненависти и злости.
— И всё-таки, мне кажется, что человека не нужно лишать чувств. Иначе это уже и не человек вовсе, — пришел к выводу Смирнов.
Губы Головнина расползлись в кривую улыбку, он глубоко вздохнул и с грустью произнес:
— Человек перестает быть Человеком, когда лишается права выбора. А выбор — это очень сложный процесс, в котором нужно не только учесть все факты, но и договориться с самим собой. Ведь человек руководствуется не только удовольствиями, но и верой, любовью, моралью, честью, долгом, состраданием, ну и совестью, наконец. А если за него всегда будут делать выбор, то эти качества у него никогда не сформируются.
— Возможно, ты и прав, — пожал плечами собеседник. — Я никогда не задумывался так глубоко, — отрицательно покачал головой Смирнов и перевел тему.
Друзья поговорили еще пару часов и, покинув заведение, стали прощаться.
— Что ж, может еще свидимся. Береги себя, Коль. И знаешь, ты бы всё-таки привился. Жалко Ерему, может еще пожил бы, — наставительно посоветовал Смирнов.
Николай почувствовал, как у него задергался правый глаз, и, слегка отвернув голову от товарища, сквозь зубы произнес: «Я подумаю над этим. Прощай, друг».
Мария Лапухина