Законопроект «о детях раздора» обесценивает гуманную норму Семейного кодекса

Активизировалась реклама законопроекта «о детях раздора», который прошёл первое чтение в феврале и к 14 марта должен был собрать поправки. Закон вносился три раза, официальные заключения – и правительства, и профильного комитета указывали на существенные недостатки, но их так и не устранили к первому чтению.

1. В интересах взыскателя, а не ребёнка и не правосудия

Статья на сайте Госдумы говорит о содержании законопроекта противоречиво. То ли он «позволит возвращать детей, похищенных одним родителем, который лишён, ограничен в правах или представляет угрозу жизни и здоровью ребенка, у другого». То ли, речь идёт, как уверяет Оксана Пушкина, о передаче ребёнка «тому родителю, с которым ребенок должен быть по решению суда». Это две разные категории дел – лишение/ограничение родительских прав и споры о месте жительства ребёнка. В первом случае родитель опасен для ребёнка и поэтому суд постановил ребёнка отобрать и отдать другому родителю, во втором суд вынужден на каких-то колеблющихся весах взвешивать, с кем из нормальных, любящих ребёнка, но раздельно живущих родителей ребёнку лучше жить.

На самом деле, законопроект не различает эти ситуации. В отношении дел второй категории, о которых печётся Оксана Пушкина, его идея вызывает даже большее  недоумение. В той же статье говорится: «Нужно дать возможность органам опеки брать «детей раздора» под крыло до приезда официального опекуна, считает парламентарий. Учитывая, что помещение в детский дом или приют для ребенка может быть травмирующим опытом, предлагаемый механизм может быть использован лишь в исключительных случаях, когда скрывающий ребенка родитель злостно уклоняется от исполнения вступивших в законную силу судебных решений».

Это неправда – в самом законопроекте вовсе не говорится ни о злостности, ни о каких-то «исключительных случаях». В Семейный кодекс вводится общее правило для пристава, обнаружившего предмет передачи, то есть ребёнка: передать его органам опеки и попечительства, то есть в итоге сначала в приют. Там, а не у родного человека, он должен будет ждать, пока за ним приедет взыскатель (другой родитель).

В чьих это интересах? правосудия? Но взгляните на ситуацию глазами передаваемого ребёнка. Для него, особенно во втором случае, исполняется совсем не то, что решил суд. А то, что совсем не в его интересах. Суд имел в виду, что ребёнку лучше с папой, чем с мамой. Он никак не имел в виду, что лучше в приюте, чем с мамой, не предполагал для ребёнка такой травмы. То есть это изменение только в интересах взыскателя, а не ребёнка и не правосудия.

2. Отобрание для них перестало быть проблемой

Тема исполнения решения суда об отобрании ребёнка у одного полноправного родителя («должника») для другого полноправного родителя («взыскателя»), объективно трудна. Надо найти ребёнка, отобрать у должника, передать взыскателю. Инициаторы проекта сосредоточиваются исключительно на передаче, а проблемы отобрания для них не существует. Как и, к сожалению, для их официальных критиков, которые заметили много недостатков законопроекта, но не этот. То есть «невозможность немедленной передачи ребенка» трактуется ими всеми по-новому: это только когда некому передать отобранного. А сейчас под невозможностью понимается трудность другой стадии исполнения – отобрания, потому что сплошь и рядом бывает, что взыскатель на месте, но отобрать ребёнка без нанесения ему психической травмы невозможно.

И действующий Семейный кодекс (пункт 2 статьи 79) решает этот вопрос максимально гибко и предупредительно. В его первом абзаце установлено обязательное участие органа опеки и попечительства, взыскателя (без него нельзя начинать!, поэтому проблемы отсутствия взыскателя нет!), а в необходимых случаях – полицейского, детского психолога, врача, педагога. Для чего – раскрывается во втором абзаце:

«При невозможности исполнения решения суда... без ущерба его интересам, ребенок может быть по определению суда временно помещён в организацию...».

То есть: 1) не помещается, а может быть помещён, и 2) судом, а не приставом или кем-либо ещё.

Конечно, вынесший исходное решение суд обязан был интересы ребёнка учесть, хотя, как уже выше сказано, это решение чаще всего непростое. И конечно, этот второй абзац несовершенен: можно сетовать на субъективность понимания «интересов»; явно не выписано, кто решает, что отобрание невозможно, и как это фиксируется. Но само упоминание «детского психолога, врача, педагога» не оставляет сомнений в том, для чего это написано: чтобы специалист мог остановить процесс отобрания. Потому что на практике бывает, что маленький ребёнок не согласен с решением суда. Он мечется, кричит, хватается за юбку матери, не хочет с матерью разлучаться. Последствия для его психики могут быть ужасны. Специалист это видит и признаёт «невозможность исполнения решения».

Что в таком случае делать? Оставить у матери, если она полноправный родитель? Передать органу опеки, если мать ограничена в правах? Действующий кодекс оставляет варианты, причём если ребёнок и передаётся органу опеки и попечительства, то только по определению нового суда. На практике, если ребёнок остаётся с матерью, то приставы, выполняя работу по исполнению решения, находят психолога, который работает с ребёнком, готовя его психику к расставанию. И бывает, что через некоторое время решение признаётся неисполнимым (долг безнадёжным). То есть приставы и психологи, фактически, отрабатывают судебную ошибку, сберегая психику ребёнка.

Этот гуманный смысл действующего закона – допущение приостановления процесса исполнения, страховка от судебной ошибки в тонком вопросе о том, с кем жить ребёнку, игнорируется инициаторами законопроекта. В пояснительной записке они говорят о «закреплении административной, а не судебной процедуры», связывая это «с необходимостью принятия неотложных мер по передаче ребенка органам опеки и попечительства в целях исключения повторного сокрытия должником разысканного ребенка». То есть прямо заявляют, что намерены обойти норму о судебной процедуре.

И вносят в тот же пункт о порядке отобрания третий абзац, который освобождает пристава от сомнений: «Если при обнаружении ребенка... невозможна немедленная передача ребенка лицу, которому он по решению суда должен быть передан, судебный пристав-исполнитель... передает ребенка органам опеки и попечительства...». Риски, связанные с отобранием, для пристава уже роли не играют, речь идёт только о следующей стадии – передаче взыскателю, который не приехал, «задерживается».

То есть абзац 2, допускающий приостановление отобрания и новое судебное решение, формально не отменился, но он теперь не важен, потому что права и обязанности специалистов в нём процедурно не прописаны, а у пристава теперь появляется «свой» абзац, по которому он обязан не слушать специалиста, а отбирать ребёнка и передавать органу опеки и попечительства без суда.

Кроме этого изменения Семейного кодекса, ещё в три закона вносятся казуистические добавки, но это уже вопросы не сути, а техники. А по сути важно вот это изменение в Семейный кодекс. Замечу, решение найдено искусное: «заслонить» норму, то есть обесценить её, не отменяя!

Собственно, введённая норма не нова. Она была прописана в п.14 ст.65 закона «Об исполнительном производстве». Описанные противоречия с гуманным порядком отобрания в Семейном кодексе и послужили поводом для законопроекта – но в итоге устранили не этот, противоречащий гуманности пункт, а саму гуманность.

3. Дума привычно пропускает брак

Официальные заключения – и правительства, и профильного Комитета указывали и ещё на ряд недостатков. В частности. в заключении Комитета говорилось: «Авторами не учтены существенные замечания, высказанные ранее к проекту, в связи с чем, в представленном виде проект не будет способствовать  достижению поставленных авторами целей, а, наоборот, вызовет значительные противоречия и пробелы в правовом регулировании этого вопроса, что повлечет нарушение прав и интересов несовершеннолетних». И в другом заключении: «...На наш взгляд, следует предусмотреть возможность возвращения ребенка родителю, иному законному представителю, у которого ребенок был отобран... Рассматривая бездействие лица, которому по решению суда должен быть передан ребенок, в качестве основания для окончания исполнительного производства... проектом не учитывается, что у указанного лица могут быть уважительные причины...».

Но там, в Думе так заведено, что официальные инстанции даже самые серьёзные замечания часто заканчивают словами: «поддерживаем с учётом замечаний», давая зелёный свет тексту с противоречиями, которые придётся исправлять во втором чтении. Сложно ли, в таком случае, предположить, какой из двух противоречащих друг другу пунктов падёт во втором чтении, если противоречие всё-таки захотят устранить?

4. Иностранные интересы

Замечу ещё одну мелочь. Обратите внимание на то, что Пушкина в статье на сайте ГД назвала родителя «официальным опекуном». Эта вроде чисто стилистическая деталь позволяет сделать предположение о вдохновляющих авторов контекстах.

Дело в том, что в нашем законодательстве не употребляется слово «опекун» в качестве обобщающего слова для тех, кому переданы право и обязанность заботиться о ребёнке – родителю, усыновителю, опекуну, учреждению. Опека – лишь частный случай, причём весьма особенный. У нас сказали бы «законному представителю». Но в международных документах, а именно в Гаагской «Конвенции о гражданско-правовых аспектах международного похищения детей» 1980 г. есть такое общее выражение: «rights of custody», то есть правá заботиться (ст. 5 «“rights of custody” shall include rights relating to the care...»), которое на русский язык переведено как «права опеки» (в России) или «права попечительства» (в Казахстане) – «права, относящиеся к заботе... и, в частности, право определять место жительства ребенка».

И в контексте этой Конвенции понятно употребление и выражения «официальный опекун» по отношению к родителю, и слóва «похищение» в значении переезда одного из полноправных родителей с ребёнком подальше от другого родителя. А также в связи с Конвенцией есть большой опыт международных скандалов, когда женщина выходит замуж за иностранца, растит за границей ребёнка, потом сбегает с ним от мужа в Россию, после чего Конвенция её обзывает похитительницей. Конвенция трактует понятие «интересы ребёнка» формально-определённо, без всяких сложностей конкретных ситуаций: как интерес жить в «обычном месте жительства», и это не мама, а страна её мужа. И эти богатые иностранцы, которым действительно трудно быстро прибыть на процедуру отобрания для себя детей (а то ещё приедещь, а психолог запретит отобрание), составляют если не существенную, то сильно заметную часть тех взыскателей, в интересах которых предложен законопроект.

Александр Коваленин, РВС