В юриспруденции порой любят различать право (δίκη, jus) и закон (νομός, lex). Первое, по сути, это должное в праве, его идеалы, некая общая «справедливость», которую должен стремиться выразить закон. Такое разделение помогает удерживать за словом «право» некоторый пафос, вдохновляющий юристов. Под его благородным влиянием удобно называть иные законы «неправовыми законами», восклицая «это не право, а издевательство над правом в форме закона», и даже объявлять их необязательными для исполнения.
Не знаю, что полезного такой способ говорить о праве даёт юриспруденции как науке, которая по-русски могла бы вместо «неправовой закон» просто говорить «несправедливый закон», не раздваивая понятий. Но я сейчас делаю чисто публицистическое замечание, поэтому позволяю себе принять эту популярную парадигму, удобную для публицистики. В текстах, требующих более строгого рассуждения, я этого делать не буду.
То, что делает Верховный Суд (уже можно заметить, что систематически), — это отказ от права, измена его идеалам, совершаемая им активно в законодательных инициативах и постановлениях. Приведу примеры, которые попали в мой довольно узкий сектор наблюдения:
1. В скандальном постановлении Пленума от 14 ноября 2017 года Верховный Суд (далее ВС) зафиксировал, что можно вернуть родителю родительские права, но не возвращать ему ребёнка, чем уничтожил остатки хоть какого-то осмысленного интуитивно-правового представления о родительских правах. Конечно, законодательное оформление родительских прав у нас из рук вон плохое, но это ВС не оправдывает.
2. Принятый по инициативе ВС ФЗ-323 от 3.7.2016, прославившийся как «закон о шлепках» (в чём как раз нет формальной вины ВС — сумасшедшую, как назвал её Путин, норму «два года за шлепок» внёс не ВС, а Крашенинников), был посвящён далеко не только декриминализации побоев. Хотя и эта, исходная идея ВС, тоже была сверхстранной — не считать преступным выяснение отношений с соседями и прохожими с помощью битья. Таким образом избиение чужих людей, в том числе групповое и по предварительному сговору, перешло в категорию административных дел, то есть в систему «плати и бей».
Но в тени скандала о битье оказалось другое грубейшее нарушение важнейших идеалов общего и уголовного права. Был введён судебный штраф — возможность богатому подсудимому (взяточнику, казнокраду, всякому, кому грозит до 8 лет тюрьмы) откупиться от судимости. То есть теперь судья вместо осуждения может назначить штраф. В зависимости от личности обвиняемого и судьи (а то и отношений между ними), это может быть как 250 тысяч рублей, а может, например, всего 100 рублей.
В этих идеях можно увидеть черты «монетизации» уголовного права — перехода к уплате денег вместо уголовного наказания, к тому, что для преступников (пардон, обвиняемых) бизнесменов и чиновников не так ощутимо.
3. Однако то, что внесено по инициативе ВС в Государственную думу 7 февраля этого года, превосходит все описанные неправовые деяния верховной правовой инстанции.
Речь идёт о введении образовательного ценза на представительство в суде в обычных повседневных делах, гражданских и административных. То есть пользование законом для защиты сограждан предложено считать не основополагающим правом, всеобщим достоянием граждан демократического государства, а услугой, которую к тому же имеет право оказывать только дипломированный юрист. Как будто ссылаться на законы в защиту родственников, друзей, соседей — смертельно опасное для правосудия дело, которое поэтому требует обязательной сертификации.
Надо сказать, сама идея не нова. Она уже обкатана в КАС – Кодексе об административном судопроизводстве, под которое с 15.09.2015 г. переданы из гражданского судопроизводства дела против чиновников — об оспаривании действий должностных лиц и нормативных правовых актов. Так чиновничество защитили от критики народа, у которого нет денег на услуги адвокатов, но у которого уже появились неудобные для власти защитники-общественники. Например, РВС стало не просто защищать бедных матерей в судах, но на опережение атаковать чиновников за неправомерные действия. Поскольку гражданский процесс очень прозрачен, творимые безобразия чиновников типичны, а кроме того, активистов сопровождали юристы организации — удавалось и без диплома осадить ретивых чиновников-ювеналов.
То есть появились юристы действительные (de facto), а не по диплому (de jure). И они стали представлять угрозу и для коррумпированных властей, и для дипломированных “торговцев правом”.
Надо сказать, что в публичной полемике между юристами без стеснения обсуждалась ещё более радикальная идея — представительство в суде должно быть разрешено даже не всем юристам, а только тем, кому доверяет одно известное юридическое объединение. Против этого звучали голоса непричастных к этому объединению оппонентов, однако возражений против самой идеи образовательного ценза, то есть отстранения народа от пользования законом, в профессиональной среде практически не было слышно.
И это ставит перед обществом серьёзные вопросы. Ведь если само юридическое сословие оказывается неспособным отвергнуть с профессиональных позиций явно неправовую идею, если оно не готово её публично осудить, устыдить, высмеять, а её носителей дисквалифицировать, уволить или иным способом изгнать из своей среды, то значит это сословие несостоятельно как носитель идеалов профессии. Значит оно деградировало в этом качестве, занимаясь не установлением в обществе справедливости, а своими собственными интересами.
И тогда неудивительно, что Верховный Суд стал всего лишь верховным выражением этого безобразия.
Александр Коваленин